От Сталинграда до Берлина. Воспоминания командующего - Василий Чуйков Страница 64

Мы вели революционную борьбу, отбрасывая ненужную и отжившую тактику позиционной войны, которая на Западе была признана в то время классической. Мы вырабатывали новые приемы боя: глубокие обходы, охваты и выходы во фланг и тыл врага, смелый маневр, броски вперед, не боясь отрыва от общей линии фронта. При наступлении стремились как можно быстрее сойтись с противником, навязать ему рукопашный бой, которого он, как правило, избегал, ибо перевес моральных сил был на нашей стороне. Все это горячо поддерживал Азин.

Долгое время считалось, что Владимир Мартынович Азин происходит из донских казаков. Я тоже видел Азина в казачьей форме, тоже считал его офицером 46-го Донского казачьего полка. Даже в воспоминаниях Н.К. Крупской, которая встречалась с Азиным в Елабуге, упоминается о нем как о донском казаке. Но вот передо мной письмо его матери Е.И. Азиной (она умерла несколько лет назад), которая писала, что ее сын — Азин Владимир Мартынович по национальности латыш, родился в 1895 году в деревне Марьяново Полоцкого уезда Витебской губернии.

В 1974 году я побывал в Татарии, проехал по дорогам былых походов, и мне удалось установить, что В.М. Азин прибыл в Казань в начале 1918 года с отрядом коммунистов-латышей. Его отряд участвовал в освобождении Казани от белогвардейцев. Затем все отряды, действовавшие под Казанью, объединились во 2-ю сводную дивизию. В ноябре 1918 года 2-я сводная и Особая Вятская дивизии были сведены в 28-ю стрелковую. Начдивом стал В.М. Азин.

Стремительным наступлением на Екатеринбург (ныне Свердловск) завершился героический поход 28-й дивизии на Восточном фронте.

В августе 1919 года эта дивизия под командованием Азина действовала в районе Саратова, успешно ликвидировала попытку Деникина выйти на железную дорогу Москва — Саратов. 23 августа азинцы совместно с Волжской флотилией овладевают Камышином, затем — Дубовкой.

С 5 сентября дивизия участвовала в штурме Царицына, который оборонялся войсками генерала Врангеля. Там в одной из атак Азин был тяжело ранен, но своего поста не оставил — его боевая натура не выносила госпитального режима.

В октябре войска Южного и Юго-Восточного фронтов перешли в наступление против деникинских войск, и В.М. Азин наносил удары по войскам генерала Врангеля, а затем в составе 10-й армии участвовал в разгроме белогвардейских частей на Дону.

В начале 1920 года его дивизия заняла станицу Суровикино, форсировала реку Чир и, наступая через Тормосин, овладела станицей Цимлянской, переправилась через Дон и к концу января вышла на Маныч.

Там, на Маныче, Азину пришлось вести тяжелые бои с конницей генерала Павлова. Переезжая из одной бригады в другую с небольшой группой командиров, Владимир Мартынович неожиданно оказался в засаде белых казаков. Целая сотня гналась за ним. Отстреливаясь, он стремился попасть в расположение своих частей. Осталось еще несколько километров — и тут несчастье: перескакивая через канаву, лошадь споткнулась, подпруга лопнула, и начдив вместе с седлом оказался на земле. Правая рука у него была перебита. Тут его и схватили преследователи.

Белогвардейцы решили выместить на Азине всю злобу за поражение своих армий. Советское командование обратилось к врагам, предлагая в обмен на Азина любого генерала из тех, которые были у нас в плену. Но белые отвергли это предложение: не нашлось равноценной замены, враги боялись его, как своей смерти.

После пыток и издевательств Владимир Мартынович был повешен на площади станицы Тихорецкой. Затем его тело изрубили и закопали на конском кладбище. Потом его прах перенесли в другое место. Где это место, удалось установить совсем недавно. Могилу героя нашли наши замечательные пионеры-следопыты — она находится в районе станицы Фастовской…

После форсирования Камы полк продолжал наступление к Уралу, преследовал врага, но никто из командования 5-й дивизии у нас так и не побывал.

По этому вопросу мы не раз обменивались мнениями с комиссаром, высказывая взаимное удивление. Денисов успокаивал меня:

— Ничего, справимся сами, не маленькие…

Вообще, казалось, ничто не могло омрачить приподнятого настроения комиссара. Ведь мы шли вперед и вперед.

Но вот однажды — это было при подходе к реке Большая Пизь — он подъехал ко мне, непривычно задумчивый. Долго, как-то рассеянно смотрел на меня. Я не выдержал и спросил:

— Чего ты хочешь от меня, Павел?

И тут он наконец-то открылся, рассказал о своих переживаниях. Дело в том, что перед революцией он переселился с семьей из Питера на завод Камбарка, который теперь находился от нас всего в 30 километрах. При отходе Красной армии в марте этого года его семья осталась там. Денисова волновала судьба семьи, восемнадцатилетнего сына, но уехать из полка без разрешения он не решался. Обращаться в политотдел дивизии пока еще к незнакомому начальнику с таким личным вопросом он считал неудобным. И вот он попросил у меня совета:

— Как поступить?

Партийная совесть не позволяла ему решать такой вопрос самостоятельно, хотя он был намного старше меня. Я тут же посоветовал взять троих — пятерых конных разведчиков и немедленно ехать в Камбарку.

Комиссар обрадовался:

— Мне будет достаточно одного ординарца…

Проводив комиссара, я занялся своим делом. Полк продолжал преследование противника. Все шло нормально, но я почему-то все время думал о комиссаре, о судьбе его семьи.

И вот он вернулся. На него было страшно смотреть. Осунулся, глаза провалились, смуглое лицо стало землисто-черным. Я сразу догадался, что произошло что-то непоправимое. Но что? Нет, спрашивать, бередить раненное горем сердце нельзя.

Наконец он сам рассказал обо всем:

— Сын Василий… Ему было восемнадцать лет, погиб в бою с белогвардейцами…

Это было сказано так, что каждое слово вызывало в моей груди жгучую боль за товарища. Я не мог ответить боевому другу словами утешения. В глазах, под веками, появился какой-то колючий песок.

Но Павел Денисов — вот они были какие, наши комиссары! — сам помог мне справиться с собой.

— Ну рассказывай, о чем думаешь? — спросил он так, словно не его, а меня постигло большое горе.

Молчать было нельзя, и я ответил:

— С боеприпасами плохо…

— Тебе надо немедленно ехать в штаб дивизии, — посоветовал он мне, — и дальнейшие задачи полка уточнишь…

Разумеется, прибыв в штаб дивизии, я обязан был представиться комдиву. Но мой внешний вид был далеко не командирским. Дело в том, что с наступлением теплых дней мои руки и особенно ноги покрылись нервной экземой, зуд не давал покоя, и часто я неделями не надевал сапог. Мне приходилось носить сандалии с брюками навыпуск. Такое, мягко говоря, не совсем обычное обмундирование могло вызвать недоумение комдива: единственный в дивизии комполка из молодых краскомов, а выглядит как парень с ярмарки…

Вспомнив совет Денисова зайти сначала не к командиру, а к комиссару дивизии и объяснить, в чем дело, я направился в политотдел. И тут же столкнулся с первым препятствием. Часовой не пропустил меня в здание. Когда я объявил ему, что перед ним командир 43-го полка, он ответил: