Мудрый король - Владимир Москалев Страница 64

– Его недавно смастерили, он на колесах, крытый, с мягкими подушками.

– Дальше, Этьенетта?…

– Вас повезут в Санлис. На ассамблее прелатов и наиболее влиятельных лиц королевства будет решаться вопрос… словом, король станет требовать расторжения брака.

Изабелла залилась слезами.

– Ваше величество, ну вот вы опять… Боже, как может человек проливать столько слез!

– Расторжения брака… – трясущимися губами повторила юная королева. – Нашего брака… Но за что? Что я ему сделала, Этьенетта? Ведь я люблю его, и он это знает! Чего же он еще от меня хочет?

Вошла кормилица, пожилая уже женщина.

– Ах, голубка моя! Боже, ты опять в слезах! – Она вскинула руки. – Господи, смилуйся над нашей крошкой, не дай совершиться злодеянию!

– Меланда, милая! – бросилась к ней в объятия Изабелла. – Хвала Господу, ты не оставляешь меня. У меня ведь только и остались, что вы двое. Остальные проходят мимо, словно не замечают, даже не здороваются со мной, точно я прокаженная или отлученная. Впрочем, нет, не все… Герен, Гарт, принцесса Маргарита… Они все еще любят меня, я вижу это, хотя до моего падения всего один шаг.

– Запомните эти имена, мадам, а также тех, кто отворачивается от вас, – проговорила Этьенетта. – Уверена, милость Господа снизойдет на королеву, супруг простит, не станет требовать невозможного. Просто нынче что-то нашло на него, помрачив разум. А может быть, это дело рук графов Шампанских. Они, хоть и родичи, ненавидят вас.

– Чтоб Господь поразил их, отняв разум и язык! – возвела перед собой крест кормилица.

– И тогда мы им всем припомним, – продолжала статс-дама. – Я подскажу вам, ваше величество, кого подвергнуть опале. О, мы еще отыграемся на этих лизоблюдах! А пока будем молиться и просить Господа смилостивиться над нашей королевой.

– Велик ли экипаж? – с испугом спросила Изабелла. – Сколько там мест? Или для меня одной?…

– Мы с кормилицей вполне поместимся, если ваше величество именно это имеет в виду.

– Не называй меня больше так, Этьенетта. Еще миг – и я уже не королева. Меланда, ты поедешь со мной? Очевидно, это будет наш с тобой последний путь.

– Конечно, поеду, голубка, радость моя! – всхлипнула кормилица. – Кто же еще поддержит мою малютку в столь трудный час, кто утешит, будет молить Господа?

– За что он меня так, Меланда?…

– То лишь Богу ведомо да ему самому, – тяжело вздохнула женщина. – Мужчины решают, нам остается лишь подчиняться да уповать на милосердие Божье.

Рядом с королевским дворцом в Санлисе, где уже собрался Церковный собор, находился женский монастырь. Экипаж остановился перед самыми воротами. Ступив на землю, Изабелла пошатнулась и ухватилась рукой за дверцу. Вот, оказывается, какова ее участь. Сюда, выходит, определили ее в ожидании решения ассамблеи. Здесь, видно, и придется ей остаться навсегда. Так решил король, иначе ее подвезли бы к самому дворцу.

Не чуя под собой ног, Изабелла прошла в отведенную ей келью и упала на койку. Боже, как жесток мир! Во что он превратил ее любовь, первую в ее жизни, которая только началась и уже послала ей преждевременное и такое сильное испытание? Она чувствовала, что за всем этим кроются козни невидимых ей врагов, но она не знала их, потому что не имела. И вот теперь оказалось, что их очень много, и ей не справиться с ними одной. Не поможет никто, лишь Господь Бог. Ему она сейчас молилась, стоя на коленях у распятия на стене, Его просила о милости, единственного своего заступника, которого никто не имел права у нее отнять. И в эту минуту она решилась на последний, отчаянный шаг, ведущий либо к победе, либо в забвение. Она скинула платье; оставшись в нижней рубашке, разулась и велела облачить себя в грубую власяницу. Потом, спустившись к алтарю, взяла в руки зажженную свечу и направилась к выходу.

– Изабелла, девочка моя!.. – протянув к ней руки, попыталась остановить ее кормилица.

– Не мешай ей, Меланда, – проговорила Этьенетта. – Это ее последний шанс. Она идет к людям, и они спасут ее. Ведь они так любят нашу королеву.

Изабелла вышла – босая, с развевающимися на ветру волосами, с толстой восковой свечой в руках – и побрела по главной улице города Санлиса.

К ней подбежали люди – удивляясь, не понимая. Это были нищие и калеки, что всегда толпятся у церквей и монастырских ворот. Они молчали, глядели на нее в изумлении и пытались понять, что происходит. А она шла, дрожа от холода и разбивая себе ноги о камни, к ближайшей церкви и твердила, глядя изумрудными глазами в небеса:

– Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны те, кто прощает ближним своим. Матерь Божья, прости, если в чем согрешила, и помилуй меня!

– Да ведь это же наша королева! – закричал народ, часто видевший Изабеллу раздающей милостыню на улицах их города. – Боже, помилуй нашу благодетельницу, за что даешь Ты ей такие испытания! Господи, услышь нас! Ведь не было еще у нас такой доброй королевы! За что, Господи?!

И все гуще становилась толпа, все громче слышались крики и молитвы. Люди, напуганные необычным шумом на улицах, выскакивали из своих домов, молились и шли за своей покровительницей, не зная, что случилось, но от всей души прося помилования кающейся королеве. И все теснее обступали ее люди, все больше появлялось на улицах свечей, а нищие и обездоленные, хорошо знавшие в лицо свою благотворительницу, падали перед ней на колени, ползли за ней по пыльной дороге, целуя ее ноги, прикладывая к губам края ее власяницы. И казалось людям, будто не Изабелла, а святая Евфросиния идет в свой последний путь, ибо уже призвана на небеса Иисусом Христом. И плакали они, видя слезы на глазах своей святой, и все громче становились крики и этот плач.

Дойдя до дворца, остановилась Изабелла внизу, да так и застыла с горящей свечой в руке. А народ, снова обступив ее и заняв ступени, плакал, кричал и требовал милости к их королеве, которую боготворил и которую, казалось ему, больно обидел кто-то из тех, что там, во дворце.

А там в это время шел процесс. Против развода решительно возражали Филипп Фландрский и Бодуэн де Эно – мощная северная группировка. То, что французский король был женат на их родственнице, как-то еще сдерживало его. Теперь он станет неуправляемым и, если позовет на помощь сыновей Генриха Плантагенета, от цветущей Фландрии камня на камне не останется. Не одобрили развода епископы Санлиса и Суассона. Оба единодушно заявили, что кровное родство слишком далекое, чтобы это можно было объявить убедительной причиной. Едва зашла речь о бесплодии королевы, как все неожиданно умолкли, беспокойно заерзали на своих местах и стали озираться по сторонам, встревоженные шумом, доносящимся с улицы.

А Филипп сидел как на иголках. Он чувствовал себя негодяем и предателем, который хочет, но не знает, как спасти того, кого он предал. Он не представлял, как вернется к своей жене, но понимал, что должен это сделать. Этот бракоразводный процесс выматывал ему душу, разрывая напополам сердце, и он не знал, как закончить дело. Близкий, мало того, любимый им человек попал в беду, просил у него помощи, а он сидел в этом зале и проклинал все на свете. Перед ним восседали в креслах не люди – манекены; скоро он перестал различать и их. Изабелла стояла у него перед глазами. Его Изабелла, которая ожидала своей участи в монастыре. И он готов уже был вскочить с места и объявить процесс законченным, а свое решение необоснованным и поспешным, как вдруг все поднялись со своих мест и уставились на двери, за которыми нарастал шум.