Дюма - Максим Чертанов Страница 63

Зато «Барышни» принесли много денег; Дюма снял квартиру на улице Монблан (ныне шоссе д’Антен), 45, с ним поселились два приживала: старик Рускони и 25-летний племянник Альфред Летелье, сын приходил в гости, холостяцкие ужины, веселье, вдруг приехала жена — начались скандалы, он закрывался в кабинете и писал, не вняв совету работать без спешки — извините, а жить на что? С Левеном и Брунсвиком написал комедии «Лэрд Думбицки» об Англии во время чумы и «Луиза Бернар» о столяре, втянутом в интриги двора Людовика XV; с Полем Мерисом — роман в эпистолярной форме «Амори», мрачную историю, герои которой умирают от любви; исследователи отмечают редкое по точности описание туберкулеза. Роман купил Жирарден для «Прессы» и в нагрузку взял «Сильвандир»; «Хроника» взяла очерк об итальянских художниках «Три мэтра» и повесть «Габриель Ламбер», в которой Дюма — редкий для него случай — дал волю мстительности и «вывел» Леконта в образе жулика, который был сослан на каторгу и в конце концов повесился.

Все это он писал не последовательно, а одновременно; уже привык. Как Алексей Толстой, он работал в любых условиях, в поезде, на краю обеденного стола, хотя, конечно, предпочтения и привычки были, как у любого. Сын впоследствии (они некоторое время будут жить вместе) рассказал о его режиме: «Начинал работать как просыпался и до ужина, с коротким перерывом на обед» (ел без капризов все, что дают, пил лимонад, редко — кофе; пил, конечно, и вино, но пьяным его никогда не видели, покуривал изредка кальян или папиросы), «вечером, принимая друзей или выходя в город, не обнаруживал никаких признаков усталости», иногда работал и поздним вечером. «Должно было пройти много дней или даже месяцев, прежде чем он чувствовал усталость. Тогда он ехал на охоту или в путешествие, в дороге умел спать и ни о чем не думать. Как только приезжал куда-то, бежал осматривать достопримечательности и все записывал. Это и был его отдых». Изредка болел «лихорадкой» — тогда спал по два-три дня подряд, лечась одним лимонадом, затем вставал, принимал ванну и возвращался к жизни. «Он очень любил поспать. Спал по четверти часа несколько раз в день, с громким храпом. Просыпался и опять брался за перо и продолжал писать своим изумительно красивым почерком без помарок». Бывали по ночам желудочные боли — тогда, не в силах заснуть, читал, а если очень худо, садился работать — «это было его лекарство от всех болей и печалей».

Писал он на разноцветной бумаге, которую ему присылал поклонник-типограф, и разными перьями — одни для пьес, другие для стихов, третьи для прозы; это не каприз, а способ психологически облегчить переход от одного текста к другому — словно срабатывает переключатель. Прозу писал за столом, пьесы — лежа или расхаживая (Бюло: «…этот вид работы всегда делал его немного лихорадочным»). Бюло также рассказывал: если кто-то приходил, когда Дюма работал, — мог разговаривать и писать одновременно; «если гость был настойчив, он откладывал перо, беседовал, но как только досадная помеха исчезала, принимался писать снова». Бюло с восхищением отмечал, что писал Дюма, как будто не обдумывая; когда похвалили его память, ответил: «У меня только она и есть». Гонкуры говорили: пишет как машина. Не ждал вдохновения (да и никто не ждет, все писатели немножко машины, в том числе Гонкуры), работал в среднем 10–12 часов в сутки. Страницу — две тысячи знаков — писал 15 минут. Знаки препинания не ставил, чтобы время не тратить (их расставляли секретари). Раньше правил свои тексты, теперь перестал. От сидячей работы начал полнеть…

«Школа принцев» в «Одеоне» 29 сентября, «Луиза Бернар» в «Порт-Сен-Мартене» 18 ноября — плохо! Новая попытка — «Элен де Саверни», сюжет из того же источника, что «Арманталь»: дворянин, примкнувший к заговору, влюблен во внебрачную дочь герцога Орлеанского, его казнят, девушка умирает; Французский театр не взял. Машина работала на полных оборотах, но вхолостую — сколько может человек это выдерживать и не сломаться?

С сыном вроде бы так хорошо стало, необременительные отношения, приятельски-насмешливые, когда не надо лезть друг другу в душу, и вдруг опять ультиматум — твоя жена или я; учебу бросил, никуда поступать не хочет. Как свидетельствует переписка младшего Дюма с кузеном Альфредом, Александр денег хотел, а работать не хотел, Альфред ему советовал «упорно трудиться» и сделать себе имя, приводил в пример себя (сам, впрочем, никакого имени не сделал). Александр сказал отцу, что в Париже ему «невыносимо», и требовал денег, дабы эмигрировать. «Единственное мое счастье и утешение… Ты хочешь ехать в Италию или в Испанию. Я уже не говорю о том, что с твоей стороны будет неблагодарностью бросить меня одного среди людей, которых я не люблю и с которыми меня связывают лишь светские отношения. Да и что ждет тебя в Италии или в Африке? Если тебе просто хочется путешествовать… ты мог подождать, пока нам не удастся поехать вместе. Твое положение в Париже глупо и унизительно, говоришь ты. В чем же, скажи?.. Работай серьезно, пиши, и через несколько лет ты будешь получать ежегодно тысяч десять… Впрочем, ты сам знаешь, что ради счастья тех, кто меня окружает, и ради благополучия тех, за кого я несу ответственность перед Богом, я привык обрекать себя на любые лишения и что я готов поступить так, как ты пожелаешь. Ведь если ты будешь несчастен, ты в один прекрасный день обвинишь меня в том, что я помешал тебе последовать твоему призванию, и решишь, что я принес тебя в жертву эгоизму отцовской любви, единственной и последней любви, которая мне осталась и которую ты обманешь так же, как это делали до тебя другие. Может быть, тебе понравится другая перспектива? Хочешь получить место в одной из парижских библиотек, которое сделало бы тебя почти независимым? Но поразмысли, хватит ли у тебя, привыкшего к вольной жизни, выдержки посвящать каждый день четыре часа службе?.. Пойми, разрыв мой с мадам Дюма может быть лишь духовным, ибо супружеские раздоры заинтересовали бы публику, что было бы для меня очень неприятно…» Заключили компромисс: сын получит деньги, но немного, и поедет, но недалеко — в Марсель.

«Думбицки» сыграли 30 декабря в «Одеоне». Провал полный. Готье: «„Лэрда Думбицки“ сильно освистывали начиная с 3 акта. Это не должно причинить большое страдание г-ну Дюма, у которого завтра будут пять других совершенно готовых актов, если не десять…» Но все переоценили его толстокожесть. Он устал. Он сдался. Он не хотел больше писать пьес. Прозу — «Амори» печатался в «Прессе» с 29 декабря 1843-го по 4 февраля 1844 года, «Сильвандир» с 3 января по 25 февраля (Маке вновь упоминался только в посвящении), «Габриель Ламбер» в «Хронике» с 15 марта по 1 мая того же года — хотя бы не ругали…

Академию косила смерть: 24 ноября 1843 года умер поэт Франсуа Кампенон, 11 декабря — Казимир Делавинь, а 27 января 1844-го — Нодье; осиротела литература, осиротел Александр. «Со смертью Нодье в Арсенале умерло все — радость, жизнь, свет… А я… не знаю, как объяснить, но, с тех пор как умер Нодье, я словно ношу в себе частичку смерти…» Он мечтал унаследовать кресло Нодье, друга, почти отца, — так символично! Выборы в начале 1844-го, целых три вакансии. Ну же! Когда еще будет такой шанс?! Опять посыпались карикатуры (не на него одного — над Бальзаком смеялись больше; к числу напрасно страждущих добавился Эжен Сю). Смерть Делавиня также открыла вакансию заведующего королевской библиотекой в Фонтенбло, Дюма вел разговоры, что неплохо бы занять эту должность его сыну, люди говорили, что он сам ищет этого места, он раздраженно ответил в «Веке», что если и желает чего-то оставшегося после Делавиня, то лишь кресла бессмертного. Глупо — так откровенно писать нельзя. Впрочем, дела были так плохи, что испортить их уже ничего не могло. Бузони писал, что шансы Дюма ничтожны, ибо «огрехи и странности частной жизни пугают академию гораздо больше, чем литературные грехи». Какие огрехи и странности? Жениться на чужой любовнице, получив за ней приданое, можно, но надо делать это поизящнее. Крутить с актрисами можно, но не тогда, когда рвешься в академию. Можно драться на дуэлях, но не на кулаках с Леконтом. Иметь незаконнорожденного сына можно, но не стоит это афишировать. Быть негром можно, но… лучше не быть.