Пункт назначения - Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941-1942 - Генрих Хаапе Страница 63

Не каждому письму солдаты были рады. В то время, когда многие бойцы гордо демонстрировали всем фотографии своих жен, невест и детей, другие понуро сидели, уставившись в пустоту…

Как Зеельбах, вся семья которого – отец, мать и три маленькие сестренки – погибли во время воздушного налета на Дюссельдорф. Их похоронили еще два месяца тому назад, но он узнал об этом только сегодня. Длинное письмо, которое он написал за день до этого своей матери, теперь некому было отправлять, и он порвал его. Деревянную лошадку, кораблик и куколку-марионетку, тщательно вырезанные им из дерева, он раздал своим товарищам.

Фельдфебель Штеммер из 10-й роты, который уже давно не получал писем от жены, получил объемистое письмо от одного из своих соседей. Тот во всех подробностях описал поведение фрау Штеммер и сообщил о том, что она исчезла. Штеммер сидел как громом пораженный. Теперь у него было только одно желание: поскорее вернуться в Германию, чтобы разыскать жену и убить соперника. Но наш батальон находился по ту сторону Волги! Никто не мог ничего поделать, чтобы изменить ход событий в Германии. Проходили недели, прежде чем наши письма попадали в руки родных. Многих солдат угнетало чувство собственного бессилия.

Я получил от Марты тридцать четыре письма. Она пронумеровала все письма, не хватало только четырех. Марта отклонила предложение Венской народной оперы и снова вернулась в Дуйсбург. Она подробно написала мне о своих планах в отношении нашей помолвки. Празднование должно состояться в узком кругу в доме моего старшего брата, который был священником в Крефельде. Будут приглашены только родственники и несколько самых близких друзей. Мои родные уже были заняты приготовлениями к помолвке и запасались разными вкусностями. Несколько бутылок вина из Франции, а также рейнские и мозельские вина уже лежали в погребе у Марты. Она назначила и дату помолвки – самое позднее в январе. Марта считала, что поскольку я еще ни разу не был в отпуске, то на этот раз должен получить его в начале следующего года одним из первых в нашем батальоне.

Приложенные к письмам газетные вырезки рисовали оптимистическую картину хода войны. Имперский шеф прессы Дитрих обещал немецкому народу спокойное, преисполненное надежд Рождество, так как война на Востоке практически выиграна. Психологическая война велась по своим собственным законам. Она быстро добивалась поставленной цели, если у людей было желание верить пропаганде. Так и мы верили Дитриху, вопреки менее оптимистичной картине, которую видели воочию.

Это показалось мне подходящим моментом, чтобы откупорить бутылку коньяка, полученную мною от герра майора. Генрих принес ее, и я прервал чтение писем, чтобы вместе со всеми выпить за здоровье Марты.

– Посмотрите-ка на это! – воскликнул Нойхофф. – Этот малый действительно таскал с собой всю дорогу от Франции до Москвы бутылку коньяка и только теперь решил расщедриться и угостить нас!

– Видимо, Марта разрешила ему открыть бутылку только сейчас! – вставил Ламмердинг.

– Где ты ее взял? – спросил Маленький Беккер. – Но самое главное, где ты все это время ее прятал?

– Мне очень жаль, но этого я сказать не могу! Я связан клятвой Гиппократа!

Неожиданно распахнулась дверь, и в комнату влетел посыльный из 9-й роты:

– Унтер-офицер Бирман взят в плен русскими, герр майор! – выпалил он скороговоркой.

– Как это произошло?

– Он находился в боевом охранении. Незадолго до смены на него неожиданно напали вражеские разведчики, скрутили его и утащили с собой!

– Откуда вы знаете, что его взяли живым?

– Солдаты в траншее позади него слышали, как он звал на помощь! – пояснил посыльный. – Они тут же бросились вперед, но нашли в окопе только карабин и каску Бирмана. А следы на снегу указывали на то, что он сопротивлялся, когда его тащили. С обеих сторон не было произведено ни одного выстрела!

– Спасибо! – с хмурым видом сказал Нойхофф.

Посыльный отдал честь и вышел.

– Тут мы вряд ли сможем что-нибудь сделать! Сначала русские постараются вытянуть из него все о наших позициях, а потом, возможно, поставят к стенке. Проклятье! – Затем Нойхофф обратился к Ламмердингу: – Немедленно сообщите всем командирам рот о случившемся! С этого момента при малейших признаках приближения противника солдаты из боевого охранения должны тотчас вернуться в траншеи!

На этом все и закончилось. Унтер-офицера Бирмана, первого военнослужащего батальона, захваченного в плен русскими, вычеркнули из списка лиц, состоящих на довольствии. Командир роты Титьен написал письмо его родителям. Четырнадцать нераскрытых и непрочитанных писем были отправлены обратно его молодой жене. Мы никогда больше о нем не слышали.

* * *

Через несколько дней прибыло зимнее обмундирование. Его хватило только на то, чтобы передать в каждую роту по четыре толстых куртки на меху и по четыре пары фетровых сапог с толстой подкладкой. Шестнадцать комплектов зимней формы для батальона численностью более восьмисот военнослужащих! И эта скудная поставка пришла одновременно с резким похолоданием до минус 22 градусов (преувеличение, см. примеч. далее. – Ред.).

– Там, в ставке фюрера, тоже ведь не идиоты сидят! – услышал я однажды в канцелярии батальона мнение унтер-офицера Штефани по поводу зимнего обмундирования. – Если бы нам не было приказано окопаться и оборудовать зимние позиции, они бы наверняка прислали нам больше комплектов зимнего обмундирования! А четырех меховых курток и четырех пар теплых сапог вполне достаточно, чтобы защитить от холода часовых в ротах. Это же логично!

Штефани снял со стены карту России и, взяв толстый грифель, обвел кружками те города, которые должны были стать главными базами снабжения позади наших зимних позиций (с юга на север): Таганрог, Сталино, Харьков, Орел, Вязьма, Ржев, Калинин, Старая Русса и Нарва. По его словам, эти города могли бы обеспечить снабжение фронта в зимние месяцы. Толстым красным грифелем он провел линию, соединяющую все эти города, и аккуратно написал печатными буквами: «Зимние позиции 1941/42». Однако работники нашей батальонной канцелярии ошиблись в этом отношении, как и многие другие, занимавшие гораздо более высокие посты. Они оказались правы лишь в одном: шестнадцать меховых курток и шестнадцать пар утепленных сапог так и остались единственным зимним обмундированием, которое дошло до нас этой зимой.

До нас доходили слухи, что выдача зимнего обмундирования войскам, наступавшим на Москву, оказалась тоже не очень щедрой. Якобы снизу в штабы корпусов и командованию армиями поступало все больше и больше рапортов с рекомендацией остановить наступление на Москву армии, одетой в летнее обмундирование, и занять зимние позиции. Однако по-прежнему продолжал звучать только один приказ: «Наступать!»

И наши солдаты наступали…

Далеко на юге в наших руках оказался Ростов-на-Дону, а на нашем фронте стальные клещи вокруг Москвы продолжали сжиматься.