Непохожие поэты. Трагедия и судьбы большевистской эпохи. Анатолий Мариенгоф, Борис Корнилов, Владимир Луговской - Захар Прилепин Страница 63

Те, кто принимает решения и заправляет литературной политикой, говорят: хорошо, Борис, но мало.

«А что надо ещё? Я ещё напишу! Я и поэму “Последний день Кирова” уже начал!»

Написать не надо — лучше подпиши.

Дело было в чём: недавний закадычный друг Бориса — Паша Васильев — в компании с другим его закадычным другом, а иной раз и собутыльником Иваном Приблудным зашёл как-то в гости к советскому поэту Джеку (по паспорту — Якову Моисеевичу) Алтаузену. В гостях разбушевавшийся Павел обозвал советских поэтов, часть из которых присутствовала здесь же, «проститутками», нехорошо высказался по поводу видного поэта Николая Асеева, пообещав его разорвать на куски, прошёлся по еврейской теме и затем ударил Алтаузена ногой в живот.

Алтаузен скрывать этот случай не стал, но вынес на обсуждение общественности. Общественность возмутилась. По крайней мере некоторая её часть.

С самого верха в Союз писателей поступил сигнал: надо отвечать на такие выходки. Необходимо написать совместное письмо с осуждением.

Литераторы к таким письмам были ещё непривычные. Пришлось ситуацию разыграть по нотам. В Москву под благовидным предлогом были вызваны самые видные ленинградские поэты — Корнилов, старый знакомый его Саянов, добрый товарищ Прокофьев.

Переговорщиком выступал Александр Безыменский, всё тот же, мучительно жаждущий поверховодить в советской поэзии, самый главный «комсомольский поэт» Страны Советов, автор бесконечных комсомольских и коммунистических поэм, громыхающих железным скелетом в каждой строке, доносчик и пасквилянт — но искренний, крайне искренний.

Подпишешь — и будет ясно, кто ты, — шипел Саша Борису на ухо, — скрытый враг ты или наш товарищ. Вот, к примеру, вышла недавно в Ленинграде книга «Борьба за стиль», где критик Малахов говорит, что Корнилов — «буржуазный националист». А если буржуазный националист да ещё и хулиган, это кто получается? Правильно, фашист. Но ты же не фашист? И антисемитизм не приемлешь, да, Боря? Вот и мы так думаем.

Ленинградскую компанию объединили с московскими сочинителями — естественно, Алтаузен, естественно, Асеев, Сурков, Жаров, Уткин, Луговской, Кирсанов, кстати, и Гидаш тоже.

И Безыменский всем объявил: ребята, отличная новость — мы едем знакомиться на дачу ко Льву Захаровичу Мехлису — главному редактору газеты «Правда», заведующему отделом печати ЦК ВКП(б).

Сочинители настроились на коньячок и закусочку, но Мехлису было не до общения: сказал, что все тут знают о поведении некоего Васильева и твёрдая позиция литературной общественности — лучший ответ на его дебоши. Мы считаем, что вы тоже так считаете, поэтому вот письмо, сейчас зачитаю.

«Павел Васильев устроил отвратительный дебош в писательском доме по проезду Художественного театра, где он избил поэта Алтаузена, — Лев Захарович поднял глаза на Джека, Джек кивнул, — сопровождая дебош гнусными антисемитскими и антисоветскими выкриками…

…Васильев своим цинично-хулиганским поведением и своей безнаказанностью стимулирует реакционные и хулиганские настроения среди определённого слоя окололитературной молодёжи…

Всё сказанное подтверждает, что реакционная творческая практика Васильева органически сочетается с характером его общественного поведения и что Павел Васильев — это не бытовая “персональная” проблема».

— Конечно, мы подпишем, — ответил за всех Безыменский, готовно макнув перо в чернильницу. Он сам его и написал, это письмо.

И тут же выстроилась очередь: Алтаузен, Гидаш, Жаров, Уткин…

Что было делать Корнилову? Повести себя, как Чацкий? Сказать: а я не буду! А я считаю, что ударить Алтаузена в живот — это нормально! Я и сам могу! — чтоб все оглянулись и смотрели, вся делегация, и лично Лев Захарович? И как потом ехать обратно — в той же компании?

Надо было, конечно, так сделать.

Или провалиться сквозь землю — но земля пока не принимала.

Так появилось это групповое письмо с убедительной просьбой в финале «принять решительные меры против хулигана Васильева, показав тем самым, что в условиях советской действительности оголтелое хулиганство фашистского пошиба ни для кого не сойдёт безнаказанным».

24 мая 1935 года письмо опубликовала газета «Правда».

Со всеми подписями, включая корниловскую.

Предал брата и своё отражение. Думал, что подписался под чужим приговором — а на самом деле под своим.

Однако результаты не заставили себя ждать.

Для начала: он опять званый гость в «Известиях» — ещё одна публикация идёт 30 мая, а затем 15 июня, и стихи-то — не обременённые идеологией — одно детское, другое — нежнейшее посвящение матери.

Но главное, в июне 1935-го Корнилов переходит в разряд больших советских писателей и в материальном смысле. Он получает квартиру в писательском доме по адресу: набережная канала Грибоедова (бывшего Екатерининского), дом 9. Пятиэтажный дом в виде буквы П — одна сторона по каналу Грибоедова, другая по улице Софьи Перовской, а третья, очень короткая, по Чебоксарскому переулку. Неподалёку — Спас на Крови. Соседи — поэты Виссарион Саянов, Всеволод Рождественский, Николай Заболоцкий, писатели Вячеслав Шишков, Вениамин Каверин, Михаил Слонимский…

На самом деле, конечно, совпадение, что после злополучного письма в «Правде» была получена квартира — в очередь Корнилов был поставлен не вчера, — но совпадение это знаковое, потому что исключить из очереди — один взмах пера, и стали бы они с Цыпой дальше мыкаться по съёмным углам.

Построен дом был по гостиничному типу: широкий коридор, однокомнатные номера. До революции тут жили служители царского двора: конюхи, ездовые, музыканты — имелся зал для репетиций.

В начале 1930-х начали надстраивать ещё два этажа для советских литераторов.

В этом есть определённый советский (или антисоветский) юмор: вот тут прежде конюхи царского двора жили, теперь — писатели.

Корниловым дали жильё на четвёртом этаже: две комнаты — номера 123 и 124. Они вторую дверь забили, номер сняли и объединили комнаты в одну квартирку.

Выше этажом жил филолог Борис Викторович Томашевский.

За одной стенкой разместилась Ольга Форш, за другой — Михаил Зощенко. Они тоже получили по две комнаты и сделали из двух комнат — отдельное жильё.

Так Борис Корнилов, из рода семёновских ложкарей, керженский голоногий, голопузый оторва, стал элитой.

Собаку завели — ирландского сеттера. Потом ещё белых хомячков. Раньше сами недоедали, а теперь могут кормить целый двор мелкого безрогого скота.

Из Семёнова и то шли хорошие новости: отец назначен директором школы-семилетки.

У Корнилова вышла очередная книга стихов «Новое», а также детская книжка «Как от мёда у медведя зубы начали болеть» — тираж дали сто тысяч экземпляров, ха.

В фильм «Путь корабля» взяли сочинённую Корниловым на музыку Исаака Дунаевского «Краснофлотскую песню».