Георгий Иванов - Вадим Крейд Страница 63

После первого разговора с Гиппиус он, согласно ее знаменитому критерию, попал в число тех, кто «интересуется интересным». По ее приглашению он стал бывать в доме 11-бис на улице Колонель Боннэ не только по воскресеньям. Связь с Мережковскими установилась прочная, многолетняя. Мемуары Зинаиды Гиппиус «Живые лица», вышедшие в 1925 году, произвели на него впечатление. Он считал их, в сравнении, например, с воспоминаниями Владислава Ходасевича, «много человечней и по крайней мере метафизически правдивыми». Между тем «Живые лица» — единственная книга Гиппиус, которая пришлась Г. Иванову по вкусу. Хотя Зинаида Николаевна была, по его словам, «великая умница и очаровательнейшее творение», все самое талантливое сверкало в ее разговоре и отчасти осталось в переписке, а «литература ее была слаба», считал Г. Иванов.

Два мастера эпистолярного жанра, имевшие немало общих петербургских воспоминаний, оба находились в центре литературной жизни, только принадлежали к разным поко­лениям. Но в их беседах разница в возрасте в четверть века как бы не чувствовалась. Одна — «бабушка русского декаданса», другой их тех, кого называли «преодолевшие символизм», и творчество каждого – отдельная страница в истории литературы. Их переписка, увы, не восстановима. Письма Гиппиус сгорели во время войны, когда американская бомба сожгла дом Г. Иванова в Биаррице. Погибла и его библиотека, вторая по счету. Первая была утрачена им в период военного коммунизма в красном Петрограде. Георгий Иванов стал постоянным посетителем воскресений и в чем-то даже доверенным лицом. Мережковские с ним советовались насчет задуманного ими общества «Зеленая лампа», которое через год открылось. Г. Иванов стал председателем этого объединения. Тем временем «воскресенья» собирали все больше посетителей. Стулья для гостей, садившихся к столу, ставились в два ряда. Приходили писатели-прозаики — Бунин, Зайцев, Тэффи, Адданов, поэты – Ходасевич, Оцуп, философы — Бердяев, Шестов, Вышеславцев, Г. Федотов, критики — Адамович, Вейдле, Мочульский, политики, общественные деятели — Керенский, Фондаминский. Для младшего поколения эмигрантов это был единственный в своем роде университет, равного которому по составу «лекторов» нигде не существовало.

Так, из младших писателей-эмигрантов побывали на «воскресеньях» почти все, кто в литературе оставил след. Приходил Сергей Иванович Шаршун, которого, правда, нельзя было отнести ни к старшему, ни к младшему поколению. По возрасту он скорее был в числе старших, но по творчеству близок к младшим, поскольку, как и все они, художник Шаршун начал писать прозу только в эмиграции. Но тут тоже была загвоздка, так как из всех присутствовавших на «воскресеньях» он был старейшим эмигрантом, уехал из России года за два до начала мировой войны. Художник-дадаист, Шаршун писал странные книги, которые не находили читателя, но Г. Иванов ставил его как прозаика высоко.

В обшей сложности состоялось более двухсот «воскресений» за пятнадцать лет их существования, и круг тем, обсуждаемых то в столовой, то в гостиной у Мережковских, оказался необъятным. Говорили о вопросах философских и богословских, о политике и поэзии, о злободневности и истории. Когда речь заходила о России, ее судьбах, Георгий Иванов принимал в общем разговоре участие и, бывало, горячо ввязывался в возникший спор.

Как писатель он чрезвычайно зависел от среды, окружения, общения, общественной атмосферы. Он и сложился как творческая личность в блестящем окружении, в частом общении с талантливыми людьми. Для всего другого, кроме поэзии, ему требовался «социальный заказ» – не тот, конечно, на котором настаивали соцреалисты, а тот, который должен быть назван «требованием времени». В силу этого «требования» и были созданы им «Петербургские зимы», «Третий Рим», «Книга о последнем царствовании», «Распад атома». Оказавшись оторванным от среды, оставаясь в течение многих лет в одиночестве, когда — как ему казалось — среда или эпоха уже ничего от него не требуют, он не написал ни новых «Петербургских зим», ни нового «Распада атома», хотя намерен был написать и новые воспоминания («только факты, сэр») и книгу в жанре своего «Распада атома».

В феврале Георгий Иванов получил по почте первый номер «Благонамеренного» — нового литературного журнала. Прислал его из Брюсселя князь Дмитрий Алексеевич Шаховской (в будущем архиепископ Сан-Францисский). Ровно за сто лет до выхода в свет брюссельского «Благонамеренного» закончил свое существование одноименный петербургский журнал пушкинского времени, в котором принимал участие предок Дмитрия Алексеевича писатель Александр Шаховской. Брюссельский журнал, как писал его редактор, стал попыткой исключительно независимого, полностью литературного издания. Смыслом его, как сформулировал Дмитрий Шаховской, было служение «русскому духу в свободе, которой мы опьянялись в Европе, видя то, что происходит в России».

Ранее, еще только занятый организацией журнала, Шаховской писал Георгию Иванову, предлагая участвовать в «Благонамеренном», и 18 августа 1925 года Г. Иванов отвечал: «Журнал Ваш от души приветствую, если он действительно выйдет и будет выходить… С удовольствием пришлю, конечно, стихи… И когда они выйдут в свет? Т. к. если не скоро, то те, что у меня есть, я бы напечатал в другом месте, а Вам бы прислал другие, прямо из печки».

Шаховской спрашивал его, как он относится к тому, что в журнале будет иронический или сатирический отдел, и есть ли у него что-либо подходящее. «Что же касается до “благородной иронии", — писал в ответ Г. Иванов, — то над чем же благородно иронизировать? Это действительно очень трудный отдел… Опыт этого (печальный) был когда-то проделан "Аполлоном" — "Пчелы и осы Аполлона". Все (или почти все годные для печати) старые шутки, известные мне, я уже напечатал в одной из своих "Китайских теней"».

Георгий Иванов имел в виду свой очерк о петербургском поэтическом журнале Михаила Лозинского «Гиперборей». Очерк этот представляет собой маленькую антологию шуточных стихотворений поэтов «Гиперборея». Экспромты, которые в дальнейшем бессчетно цитировались, впервые опубликованы были – по памяти, не по записям – Г.Ивановым в самом начале его сотрудничества в газете «Звено». Среди них коллекция остроумных пародий из так называемой антологии «Античных глупостей».