Жуков. Маршал на белом коне - Сергей Михеенков Страница 63

Гитлер на заявление не ответил. И Сталин понял — война у порога.

Но заявление ТАСС было игрой — долгой и многоходовой: в большей степени оно адресовано не Гитлеру, и даже не Черчиллю, а Рузвельту, американцам. Ещё в 1937 году президент США заявил: если Германия нападёт на Советский Союз, то Соединённые Штаты будут поддерживать Советский Союз; если же Советский Союз станет на путь агрессии, то Соединённые Штаты поддержат сторону, подвергшуюся атаке, а именно Германию.

Как отметил профессор Фурсов, «нападение на Германию означало бы для Советского Союза войну со всем миром…». А воевать со всем миром, даже с прекрасно оснащённой и вооружённой, отмобилизованной и укомплектованной специалистами армией, было бы безумием. На такой шаг Сталин не пошёл. Попутно, и именно здесь, стоит напомнить о нелепости самого существования теории «превентивного удара», к которому якобы готовили, в том числе и Генштаб, всю группировку войск, стянутую к западным границам.

Из беседы Молотова с Феликсом Чуевым: «Это дипломатическая игра… Не наивность, а определённый дипломатический ход, политический ход… это, так сказать, попытка толкнуть на разъяснение вопроса. И то, что они (немцы. — С. М.) отказались на это реагировать, только говорило, что они фальшивую линию ведут по отношению к нам… Это действительно очень ответственный шаг. Этот шаг направлен, продиктован и оправдан тем, чтобы не дать немцам никакого повода для оправдания. Если бы мы шелохнули свои войска, Гитлер бы прямо сказал: “А, вот видите, они уже там-то войска двинули! Вот вам фотографии, вот вам действия!” Говорят, что не хватало войск на такой-то границе, но стоило нам начать приближение войск к границе — дали повод! А в это время готовились максимально.

У нас другого выхода не было. Так что, когда нас упрекают за это, я считаю, это гнусность. Сообщение ТАСС нужно было как последнее средство… И получилось, что двадцать второго июня Гитлер перед всем миром стал агрессором. А у нас оказались союзники».

Англия же, удерживая в Тауэре ценнейшего узника, по сути исполняла некие договорённости — с Гитлером! — ещё три долгих года, когда, наконец, решилась на открытие второго фронта.

Англосаксы обещали своим союзникам, и прежде всего СССР, что начнут высадку в континентальной Европе в 1942 году. Не высадились. Потом — в 1943-м. Имитировали локальную высадку и снова замерли — аж до 1944-го. Большая игра. Как заметил немецкий фельдмаршал, прошедший окопы Сталинграда: это так по-английски…

Только когда стало очевидным, что Красная армия берёт верх, союзники организованно высадились в Нормандии, чтобы не остаться на островах и других архипелагах, когда русские, пусть и с большими потерями, доберутся до «логова».

О подписании Гитлером плана «Барбаросса» советская разведка узнала через две недели. В марте 1941 года начальник разведуправления Генштаба генерал Голиков ^[74] доложил Сталину: германские войска тремя группировками сосредоточены в пограничных районах, удары следует ожидать одновременно на Ленинград, на Москву и на Киев.

Наша разведка ещё в феврале 1941 года докладывала: немецкие дивизии усиленно перебрасываются из внутренней Германии на восток и дислоцируются непосредственно по линии новой советской границы. И странным выглядит послевоенное признание Жукова: «Как начальник Генерального штаба, принявший этот пост 1 февраля 1941 года, я ни разу не был информирован И. В. Сталиным о той разведывательной информации, которую он получал лично».

Нет оснований не верить Жукову.

Но Сталину важно было начать войну так, чтобы первый удар нанесла Германия и чтобы удар этот не был спровоцирован. Во всяком случае, чтобы не выглядел таковым.

Понимал это и Гитлер и потому в первый удар 22 июня 1941 года вложил всю силу своих войск, всю мощь вооружения, опыт своих генералов и солдат.

Жуков в эти дни работал по 15–16 часов в сутки. И часто ночевал прямо в рабочем кабинете. Донесения из штабов Западного Особого и Киевского Особого военных округов свидетельствовали о том, что гроза вот-вот разразится в набухшем войсками и военной техникой пространстве между Чёрным и Балтийским морями. Теперь его больше беспокоил вопрос: где?

Сталин не хотел этому верить. У него были свои мотивы, которыми он, как и разведданными, не только с начальником Генштаба, но и вообще ни с кем не делился.

Жукову и тогда, накануне войны, и десятилетия спустя, когда засел за мемуары, поведение Сталина казалось похожим на нерешительность.

Из «Воспоминаний и размышлений»: «По долгу службы я пытался выяснить, почему военному руководству не даётся та информация, которая направляется И. В. Сталину и другим членам Политбюро. Мне ответили:

— Таково указание товарища Сталина.

Мы как-то с С. К. Тимошенко рискнули серьёзно поговорить с И. В. Сталиным. С присущим ему лаконизмом он ответил:

— То, что вам следует знать, вам будет сообщено.

Я не могу сказать точно, правдиво ли был информирован И. В. Сталин, действительно ли сообщалось ему о дне начала войны. Важные данные подобного рода, которые И. В. Сталин, быть может, получал лично, он мне и наркому обороны не сообщал.

Правда, однажды он сказал мне: