Волынский. Кабинет-Министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова Страница 63

В начале апреля шахский двор получил известие, что в бывшем устье Амударьи высадился пятитысячный отряд Вековича-Черкасского. Астрабадский хан в двадцать раз преувеличил численность русских войск и потребовал от шаха воинов для обороны Астрабада, уверяя, что русские намерены повернуть на Персию. И сразу же отношение к посольству изменилось: все достигнутые ранее договорённости были аннулированы. Волынский попытался восстановить положение, пригрозив отъездом, но все возражения посланника первый министр отклонял, а это означало разрыв дипломатических отношений с Россией и угрозу объявить ей войну.

Посольство было блокировано, даже рабочих для ремонта не пропускали. Но Волынский не дремал: он добивался ответов, решительно предлагал отпустить посольство, если приёма не будет. Это не подействовало. Тогда Артемий польстил первому министру — попросил передать, что не верит, чтобы такой умный и сильный человек мог быть так непостоянен. Это смягчило первого министра, но и Волынскому пришлось кое в чём пойти на уступки.

Но помогли Волынскому не его уступки и угрозы, а произошедший в Испагани хлебный бунт. Жители протестовали против установления высоких цен на хлеб, жесточайшей монополии эхтема девлета в торговле. К дворцу шаха пришло более трёх тысяч человек с дубьём и каменьями, выломали ворота. Шах спрятался в гареме, куда восставшие не осмелились войти, а затем убежал в свою новую крепость Фарабат. Но войска шаха подавили бунт, и Волынскому, наконец, была назначена аудиенция...

В саду, по обе стороны бассейна, выстроились шахские гвардейцы. А позади шаха стояли евнухи с их оружием. Зорким глазом Артемий подметил, что замков ни у одного ружья нет, только фитили. Если уж у гвардейцев такое устаревшее оружие, то какова вся армия?

Другие приближённые, примерно двести человек, теснились справа и слева от шаха.

Слева от стены, перед которой сидел шах, стояли эхтема девлет — тот самый первый министр, что так старался не допустить Волынского до аудиенции у шахского величества, старый толстый перс с бородой, выкрашенной хной, и величественным животом, прикрытым халатом, затканным золотом, под которым виднелся другой, весь вытканный серебром. Волынский кинул острый взгляд на министра и незаметно кивнул ему головой. Рядом с первым министром стоял куллар-агасы — генерал и управляющий шахскими слугами и невольниками. Это был грузин Расти Мирза, стройный, красивый, черноволосый двадцатишестилетний брат мелетийского царевича Богдана, перед самым приездом Волынского назначенный спаселяром — главнокомандующим над всеми войсками шаха.

А справа от шаха стоял знакомый Артемию иш агасы — нечто вроде министра иностранных дел, долженствующий принимать и обслуживать всех иноземных послов. Сидел диван-беги, председатель главного шахского суда, и рядом с ним кушти баши — главный палач государства.

Все они были одеты в роскошные халаты, сверкающие золотом и серебром, а узбекский принц, сидевший в отдалении справа от шаха, и вовсе блистал роскошным нарядом.

Шахские врачи, приближённые — все с вниманием смотрели на русского посланника. А Волынский впился взглядом в шаха, стараясь по его внешнему виду, движениям и словам определить, что за человек этот молодой ещё правитель государства. По сравнению со своими приближёнными шах был одет очень скромно: халат его не был так изукрашен золотыми и серебряными узорами, а чалма — простая, тёмная, с несколькими журавлиными перьями, воткнутыми с правой стороны, — закалывалась большим золотым аграфом ^[29] с крупным алмазом посредине. Это и был знак шахского величества.

Чалмы же приближённых, круглые и разноцветные, были утяжелены большими страусовыми перьями со всех сторон и заколоты крупными заланами — застёжками из драгоценных камней и золота.

Артемий остановился в четырёх-пяти саженях от шаха, низко поклонился ему и начал свою речь. Он долго готовился к этой аудиенции, речь была написана ещё в Петербурге и теперь на ходу поправлена в связи с обстановкой. Он чрезвычайно волновался — это была самая ответственная минута в его миссии. Но лицо его, молодое, свежее, дочиста выбритое, оставалось спокойным, непроницаемым: ни удивления, ни восхищения не было и в глазах русского посланника, как будто это самое обыкновенное дело — предстать перед государем иностранного государства и говорить ему то, что просил передать русский царь — великий Пётр.

Волынский говорил медленно и внятно, останавливаясь тогда, когда слова его переводил толмач, а иш агасы, подходя к шаху, пересказывал их.

Артемий хорошо знал свою речь, он давно выучил её назубок, и все его интонации были ясны, чётки и правильны. Но никто из присутствующих не знал русского языка, и все его усилия пропадали втуне.

Не успел он сказать и четверти своей речи, как шах движением руки прервал его и приказал иш агасы взять у посланника его верительную грамоту. Иш агасы кинулся выполнять приказание, хотел было выхватить из рук Волынского грамоту, но тот не дал её, заявив, что ещё не окончил свою речь.

Иш агасы перевёл через толмача приказание шаха — отдать верительную грамоту, а потом продолжать речь. Волынский взял грамоту у переводчика, хотел подойти и вручить её самому шаху. Но тут выскочил эхтема девлет и, не допустив его до шаха за несколько шагов, принял грамоту, отнёс её к шаху и положил между шахом и его короной, лежавшей рядом. Это тоже была простая чалма с эгреткой из журавлиных перьев, заколотых золотым аграфом. Волынский отступил на то же место, с которого начал свою речь, и продолжал говорить.

Толмач переводил, иш агасы доносил шаху.

Артемий одновременно внимательно рассматривал шаха и обнаружил странную уродливость: ручки и ножки правителя по сравнению со всем его туловищем были чрезвычайно коротки, а молодое лицо с чёрными миндалевидными глазами то и дело вспыхивало румянцем: государь то ли стеснялся своей уродливости, то ли не знал, как вести себя в присутствии посланника столь великой особы.

Однако когда посланник упомянул о дружбе и любви русского царя к персидскому государю, шах опять прервал Волынского и сказал вслух:

— От нашего приятеля приехал. Здравствует ли приятель наш, царское величество?

Артемий ответил обычной формулой, что царь был здоров, когда он, посланник, уезжал из Петербурга. Султан Гусейн снова спросил:

— А где находился царское величество, когда посланник покинул его?

Артемий немножко удивился, но понял, что иш агасы не всё переводит своему государю, и спокойно сообщил, что царь был в Петербурге.

— Эхтема девлет говорит, что ты — добрый человек, — милостиво сказал шах, — садись...

Но Артемий возразил, что ещё не окончил свою речь, которую должен донести шаху от его царского величества. Но шаху, видимо, наскучило слушать эту речь в тройном пересказе, и он махнул коротенькой ручкой:

— Поди сядь, я тебя ещё к себе позову...

Артемию ничего не оставалось делать, как подчиниться, и он, отойдя от трона и низко поклонившись шаху, уселся на принесённую ему скамейку, обитую золотыми пуховыми подушками, как раз напротив того места, где стоял первый министр. Тогда же сел и тот.