Кубанские зори - Петр Ткаченко Страница 63

Сохранилось еще одно бесценное свидетельство этой трагедии — воспоминания дочери Василия Кирилловича Погорелова, Пелагеи Васильевны Махно (Погореловой), 1911 года рождения, в то время девочки Поли, которая была в это время в хате вместе с матерью Анастасией Ефимовной. Когда в тот вечер во дворе залаяли собаки, Василий Кириллович, прекратив играть на гармошке марш, сказал ей: «А ну, Поля, пиды подэвысь, шо там такэ…» Поля вышла, но за ней следом в хату вошли рябоко-невцы. Потом, забившись на печи, она видела все то, что происходило в хате.

Ее воспоминания записал в 1995 году на хуторе Лебеди фольклорист и историк Сергей Самовтор. И я благодарен ему как за эту запись, предоставленную для ненаписанной повести, так и за другие сведения о Рябоконе:

«Батько служыв казаком у Новороссийски. В Гражданскую войну брат на брата пишов. Прыйдуть красни, чипляють крас-ни флажкы. Булы и красни на хутори, и били. А зэлэни, — то у Рябоконя. Нэ схотилы воны власти красной и пишлы у плавни. Мий папаня и Рябоконь — и той Васыль, и той Васыль — одного года, служылы вмисти, казакы булы. Прыйшла совенка власть, батька назначили председателем совета, а Рябоконь ушел в плавни.

— Туда что, уходили бандиты и пьяницы?

— Та ни, усяки. Туди пьяныць такых и нэ було. Було, прысы-лають молодых парнив из району, або с края. Воны нэ знають ничого, идуть прямо. Вин их выглушэ. Тоди воны собэрають побытых. Тоди начальство потрэбувало от прэдседателя собрать людэй, пийты в плавни и уговорыть Рябоконя выйты. Прэйи-халы до йих, а Рябоконя нэ було на мисти. Началы уговарювать його людэй. Дудку и ще чотыри чоловика уговорылы. А Рябоконь россэрдэвся… Була войскова зэмля. Так йии рэшылы роз-дать бидным, папаня мий. А богатым цэ нэ понравылось. Рябоконь був против.

— А Рябоконь был богатым?

— Та ни, нэ дужэ. А папаня був богатым. Колы били отступалы, то спалылы його амбары. У нас тры амбара хлиба було. Началы дилыть зэмлю. Прыслалы землемера. Гарный паринь. Папаня прэвив його до дому угощать. Прыйшов Кисилев, землемер був, и ще прэдцэдатель Могукоровкы. Чого вин попав сюды? Мабуть хотив узять землемера тоже. Його нэ былы и нэ задавы-лы. Вин утик. Цэ було пэрэд Пасхой. Шов дождь. Воны такэч-кэ — одного задавлять, вытянуть из хаты. А воны отходять. Отой-шов Кисилев, його бичовкою звязалы. Повытягалы йих, а Мо-гукоровськый в хати остався, зъязаный. Из вожжэй рэминь удризалы и задушылы папаню. А нас на пич загналы — дитэй и маму. Мы як началы крычать… А Рябоконь ничого нэ робыв, тилькы командував. Сэдив, як пан той. Повытягалы йих. Нас запэрлэ и сказалы, шоб нэ вэходэлэ до утра. А як раз моя сэстра Луша, вона шестого году рождэна, була дома, вона училась у Полтавськой на учитэльшу. Вона розбыла викно, поризала рукы. Хутила пэрэризать рэминь, но папаня був ужэ мэртвый…»

После смерти Василия Кирилловича Погорелова его жена Анастасия Ефимовна осталась с четырьмя детьми: Матвеем 1904 года рождения, Гликерией (Лушей), 1906 года рождения, Пелагеей, 1911 года рождения, Герасимом, 1913 года рождения.

Через семьдесят восемь лет после этой трагедии я встретил на хуторе Лебеди Лидию Тимофеевну Таран, дочь Пелагеи Васильевны, внучку Погорелова. Лидия Тимофеевна вновь пересказала эту историю, как ее знала, уже не привнося ничего нового. Но потом сказала, что ее свекор и брат свекра Василий Иванович Таран тоже были у Рябоконя. Их тоже арестовали. И свекровь Нестеровна ходила к Киселеву просить за них. Отвела Киселеву овцу, тогда их и отпустили…

Василия Кирилловича Погорелова тоже, как и всех, терзало то мучительное время. Он, видимо, как и многие, в меру своего разумения, как мне думалось, имел свою правду, которую отстаивал. Но память о нем вдруг повернулась для меня совершенно неожиданной стороной. И то, как все сложилось, говорило и о нем самом, и о том деле, которому он служил и за которое погиб. Есть ведь какая-то стойкая взаимосвязь и преемственность людей в поколениях, принадлежащих к одному роду, порой поразительная, неожиданно, но стойко проявляющаяся.

Для людей нашего времени еще окончательно не потерявших самообладания и здравого смысла, находящих в себе силы сопротивляться тому бездуховному насилию, которое теперь совершается, стало уже ясно, что в нашей жизни происходит нечто неладное, труднообъяснимое и малопонятное — какое-то массовое расстройство сознания и отмирание душ. Это печальное явление, это несчастье стало прямым следствием разного рода насилий над человеком. Похоже, что прогресс, как средство жизни, вошел окончательно в противоречие с духовной природой человека.

Еще никому неведомо, чем этот конфликт наших дней разрешится, но ясно одно: он не только российский, но мирового масштаба и значения. Это положение нами еще не вполне осознано, так как касается той стороны человеческого бытия, куда мы заглядывали редко. Собственно, именно по этой причине оказались к нему и не подготовленными…

Приметы этой беды, умопомрачения, приходится теперь встречать на каждом шагу. И все же один факт меня поразил особенно. За ним мне увиделось некое общее неблагополучие.

И вдруг открылась глубина бездны, в которую мы пали. Это было письмо с Кубани, меня взволновавшее и расстроившее.

Я познакомился с внуком Василия Кирилловича Погорело-ва Анатолием Тимофеевичем Махно, 1938 года рождения, из поселка Степного Славянского района. Мне стало известно, что он многое знает о своем деде Погорелове, о Рябоконе, даже преднамеренно собирал кочевавшие меж людьми предания из его беспокойной жизни. Но каково же было мое удивление и разочарование, когда я получил от него письмо — человека уже почтенного возраста и, казалось, уже многоопытного и умудренного жизнью. Приведу это письмо дословно, так как оно само по себе — поразительный документ нашего времени, о многом говорящий и дающий богатую пищу для размышлений о нашей нынешней и дальнейшей судьбе:

«Пишет Вам письмо внук Василия Кирилловича Погорелого — Махно Анатолий Тимофеевич, 1938 года рождения. Занимался я очень много характеристикой и жизнью своего земляка и героя того времени Рябоконя Василия Федоровича, который Вас интересует. Сейчас, после распада СССР, «Империи», я могу Вам признаться, что я был тайным агентом особого отдела госбезопасности и сам был очень заинтересован побольше узнать, чтобы осудить хотя бы в душе своей действия Рябоконя В.Ф. с 1917 по 1924 год. Так что если Вы меня увидите, то о Рябоконе и Дудке Емельяне кое-что могу рассказать. Конечно, за гонорар, так как сейчас жизнь — это бизнес, а бизнес — это жизнь. И мне на кусок хлеба не помешает маленький гонорар… А за Рябоконя я могу рассказать от начала его ученья в Тбилисском офицерском училище (неточно — он учился в Тифлисской гимназии и во Владикавказском военном училище. — П.Т.) и до конца его жизни, и факты, и народные байки.

У меня к Вам есть просьба, если, конечно, Вы признаете, что сможете это дело (поручение) выполнить. В январе этого года я написал письмо М.С. Горбачеву, просил его быть моим спонсором и помочь мне открыть конноспортивную секцию. Просил денег, если, конечно, он заинтересован помочь мне. На это дело понадобится миллионов двести, чтобы арендовать помещение и закупить лошадей. Кипит во мне кубанская кровь. И пришло время, когда можно заняться своим любимым делом. Но на это не хватает времени и денег. Если он мне поможет, я буду очень рад. Поясню: не хватает времени самому заработать на это дело, так как годы мои уже немолодые, через год на пенсию, но я еще чувствую себя молодым и энергичным. Еще хочется показаковать. Жду ответа и результатов (положительных) желательно…»