Я, Роми Шнайдер. Дневник - Роми Шнайдер Страница 63

Сегодня я всё это понимаю, конечно, но ведь надо было научиться понимать. Всё, чему я научилась, я узнала из кино — что-то больше, что-то меньше. В 14 лет я окончила школу и сразу же снялась в фильме «Когда вновь расцветает белая сирень».

Это, конечно, сегодня — только моя проблема, почему мне так плохо. Я сделала слишком много фильмов. Но у меня двое детей, я люблю их, а они нуждаются во мне.

Я никогда не умела обращаться с деньгами, я только знаю, что главным образом на нихзарабатывали другие, но денег больше нет. И я не сама их потратила.

Денег нет, баста. Я полагаю, последний ресторан, в который Блатцхайм вложил мои деньги, когда-то уже потерпел крах. Он всегда обо всём заботился. За четвёртый фильм «Зисси» они мне предлагали миллион марок наличными, но я наконец-то, первый раз, сказала — нет. Мне хватило всего этого по уши. Это было в Берхтесгадене. После скандала я ушла в свою детскую и закрылась. Это было так давно. Мне не хватает картинок для этих воспоминаний. Всё это меня больше не интересует, и всё-таки меня это по-прежнему касается. Весь этот тарарам может быть таким прекрасным, а я так его ненавижу. Однажды в Мадриде в аэропорту тысячи людей махали флажками, чуть не проткнули меня насквозь. А моя мать стояла позади меня и говорила: «Ну улыбайся же...»

Да, а в Париже всё пошло правильно. Я была влюблена, и была в Париже, и наконец без присмотра, — но: что за жизнь, что за жизнь из всего этого получилась...

Мир, конечно, не рухнул. Но что это такое — мой мир?

Мне говорили: вот тебе твоя рента в 3000 марок в Париже, и лучше было бы этим и обходиться. Всякий раз, если я превышала сумму на счете, я впадала в немилость. Ален однажды назвал Блатцхайма гнусной задницей. Это было в Лугано. Да и я раньше говорила то же самое, может, не так грубо. Я же была слишком хорошо воспитана и думала о своей матери. Но теперь это уже ничему не поможет, денег нет. Алена нет. Блатцхайм мёртв. Мама теперь может сказать: неужели всё и правда было так плохо, дитя моё? И я бы её поняла. Я уважаю мою мать, моего брата, моих детей, в том-то всё и дело.

...Ничего общего с отцом. Скажем так: со вторым мужем моей матери... это был мещанский мир, и мне надо было вырваться.

Я попыталась.

Нет, те времена прошли, я уже никому ничего не выплачиваю, кроме того, мой нынешний брак, с Даниэлем Биазини, во Франции из-за формальной ошибки считается недействительным. Ещё во время свадьбы мы заключили брачный договор. Больше я об этом говорить не хочу, потому что дело о разводе сейчас ещё рассматривается.

Это была не страна Зисси, это был мир Зисси, был всюду, где бы я ни пребывала. Я была упакованная в вату и в комплименты юная дама и понимала, как быть вежливой. Но не всегда. Всё-таки я была молодой девчонкой...

Простите, что я скажу так по-простецки, но всё это в моей жизни могло бы сложиться гораздо лучше... Если я сегодня знакомлюсь с молодыми женщинами вроде Эвы Маттес... Она юная, талантливая, но вовсе не такая фотогеничная, как я была когда-то. Я думаю: и ты ведь могла бы так же. Ты ведь тоже имела шанс так же начать, вести нормальную жизнь. Немножко кино, потом театр. Эти молодые актрисы сегодня гораздо более уверены в себе, чем я была тогда... и чем я есть сегодня.

Я хотела жить, жить с Аленом. Это и на задворках могло бы быть. Хотела бы жить всё равно в каком захолустье. Но в то же время я хотела сниматься, я же любила свою профессию. Из этого внутреннего противоречия я так никогда и не выбралась.

Я верю в гармонию, да. Но самой счастливой я была тогда, когда была одна. Теперь это звучит шизофренически, да?

Может, я и смогу это объяснить. Девочкой я больше всего любила сидеть в комнате моего отца, которого больше не было в доме, он оставил мою мать, и там я была одна. Чего-то вроде этого я всегда искала, да и сейчас ищу.

Однажды я даже нашла это на несколько лет. Это было рядом с Висконти. Он придавал мне силу. Я была в него влюблена, но тогда не понимала, что и он тоже в меня влюблён — на свой лад. Все знали, что он — гомосексуалист, и я себя придерживала и не рискнула бы сказать ему, что я его люблю. Теперь слишком поздно.

Я искала кого-то, с кем я могла бы закрыться и жить. Жить с кем-то и меньше работать, не сниматься так много — но это у меня так и не вышло. Поэтому мне порой бывает скверно.

Я же сама за себя решаю, я могла бы теперь сказать: ну хватит. Никаких фильмов, никаких Зисси. Назад, в нормальную жизнь, обратно — в интернат...

Делон, он писал только записки. Самая «длинная» из них была, когда он меня бросил. Он вечно меня обманывал. Я была на съёмках в Америке. Вернулась, квартира в Париже — пустая, никого нет. Там стоял букет роз, и рядом — тот листок: «Уезжаю с Натали в Мексику, всего тебе хорошего. Ален».

Он был трусоват, но очень красив. Такой мещанский мачо. Ужасно честолюбивый, пёкся только о своей карьере, и ещё — чтобы набить квартиру картинами Ренуара.

Пять лет постоянного страха и «несовместности» с Делоном — этого тоже было достаточно. Это было больно. Больно. Я могла бы ему позвонить, если бы он был один.

Мы друг друга не ненавидим. Мы можем вспоминать друг друга, нам даже нравится. Всё это было уже так давно, и теперь уже вовсе не неприятно его увидеть.

Звоню я своей матери и нескольким друзьям. Нужно с кем-нибудь поговорить, когда тебе уже «ниже некуда»; это эгоистично, ясное дело. Стараешься не совсем уж изнемогать. В последние недели и месяцы я впервые почувствовала, кто мне в действительности друг — всё равно где, в Германии или во Франции.

Всех этих людей, кто говорит: звони, если тебе плохо, хоть днём, хоть ночью, — их ты можешь забыть. Если ты звонишь, то их никогда нет дома или они просят сказать, что их нет дома.

Это те, кто друзья только пока я ещё Роми Шнайдер. Пока ещё...

Я пытаюсь защитить себя, я должна этому научиться. Но моему мужу я не говорю ничего. Со мной останется мой сын, и я не позволю сделать ему больно. А это связано с тем, чтобы я начала наконец жить своей жизнью, если это ещё возможно... Всегда были только моменты, и поскольку моя жизнь на 80 процентов состояла из моей профессии, постольку оставались только моменты. С Аленом я надолго уезжала сниматься и говорила себе: вот проклятье, ну почему я не могу работать с Рене Клеманом?

Что же я должна делать, ведь я больше ничему не училась. Мне больше не нравится на себя смотреть. Что я дам людям кроме Зисси, ещё одной Зисси...

Лени в «Групповом портрете с дамой» была очень важной для меня ролью. Ещё и потому, что эта Лени была такая немецкая, такая немецкая... Но прежде всего потому, что я познакомилась с Бёллем. Вот тогда я хорошо себя чувствовала. Его дом — совсем без бутафории, там всё в порядке. Когда я вошла, там стоял рождественский венок со свечками. Он сидел спокойно у стола, и он сразу мне понравился, и всё, что его окружало. Он был со мной совсем прост. Он сказал: вот там туалет, Роми, там, направо. Думаю, я ему тоже понравилась. Вообще мне нравятся все ужасные роли. Например, «Адское трио», вот это было хорошо, я же ничего общего не имею с этой ролью, я не она, и я вовсе не должна была там быть милой. Ещё важный был фильм «Процесс» с Орсоном Уэллсом... Но я должна сниматься. Мне нужны деньги.