Евангелие от Фомы - Иван Наживин Страница 62

Иешуа с учениками достиг и Вифании: до Иерусалима оставался всего какой-нибудь час… Как всегда, он был встречен семьей Элеазара с радостью и уважением, к которым, однако, примешивались теперь и некоторые опасения. Если, несомненно, в народе сильно было течение в пользу Иешуа, то, с другой стороны, крепли слухи, что и власти не дремлют. Вокруг нарастало что-то совсем необычное, поднимающее и тревожное в одно и то же время. Спеша на великий праздник, все более и более подваливал со всех сторон народ. В возбужденных близостью священного города и великого праздника толпах без устали работали зелоты.

— Да, да, он тут!.. — носилось по взволнованным толпам. — У горшечника Элеазара, сказывают, остановился… Этот, брат, во дворцы не лезет, а все с нами, бедняками, дружбу водит… Ну, рассказывай тоже: в Иерихоне с начальником мытарей пировал… Да, дуралей, разве ты не слыхал, сколько тот на бедных-то отвалил?! Теперь там, в Иерихоне, все бедняки с праздником будут… А ты лопочешь незнамо что… Нет, этот нас уж не выдаст!..

— А вы слышали, земляки, как кричал ему нищий:

«Радуйся, сын Давидов…»

— Мессия!

— Да ведь он из Назарета… Сын плотника, сказывают.

— Мало ли чего там?.. Может, до времени скрываться нужно было, вот и выдавал себя за плотника… Зря нищий кричать не стал бы: нищих Господь любит…

— Смотри, смотри, сколько народу около дома горшечника собралось…

— Как только увидите его, так все враз и валяйте: осанна!..

— Да уж не ударим лицом в грязь, можешь быть спокоен!..

— В него, говорят, и из начальников многие уверовали, да фарисеев боятся… Ну, он всем теперь пропишет…

— Элеазар, говорят, совсем помирал, а как он пришел, так тот и встал… Прямо из могилы, говорит, поднял…

— Он стольких исцелил, что и не перечтешь…

— Проходи, проходи, ребята: на празднике в городе его увидим…

— Да хоть бы глазком взглянуть на него…

— А богатей да храмовники, говорят, трясутся… Ха-ха-ха…

— Да у горшечника-то его, говорят, еще нету: ждут только… Эхма, народ!.. Наболтают…

И пестрые толпы богомольцев, пыля, все шли и шли к Иерусалиму и, полные предвкушения чего-то совсем необычайного, возбужденно гомонили…

— Главное, ребята, как увидите его, так осанна…

Возбужденно-торжественное настроение толп заражало всех и в скромном домике Элеазара. Недавно вставший после тяжелой болезни и еще более похудевший хозяин и обе сестры готовили для дорогих гостей трапезу во дворе. Иешуа, скрываясь от назойливого любопытства толп, сидел внутри дома. Мириам, стараясь не смотреть в сторону своей несчастной соперницы из Магдалы, носилась как на крыльях. Но когда взгляд ее бархатных глаз падал на осунувшееся лицо Иешуа, сердце ее мучительно сжималось в тяжком предчувствии.

И когда вострубил хазан с кровли синагоги в третий раз и в еще светлом небе затеплилась, как чистый светильник, перед престолом Господним, светлая Иштар, Элеазар слабым голосом пригласил всех возлечь под старой смоковницей вокруг тихо горящего светильника. Мириам точно спросила его о чем-то глазами, и он утвердительно наклонил голову. Мириам исчезла в доме и вернулась, неся алебастровый сосуд с благовонием. Приблизившись к Иешуа, она умастила драгоценным маслом его голову — она впервые заметила при этом его седые волосы, и руки ее задрожали, а остаток вылила ему на ноги, а потом, по обычаю, разбила сосуд о землю…

— Благодарю вас, друзья мои… — тронутый, сказал Иешуа дрогнувшим голосом. — От всего сердца благодарю…

На глазах его выступили золотые от светильника слезы. Сердце Мириам, истомившееся в трехлетней тоске по нем, вдруг прорвало все плотины и зарыдало в восторженном гимне любви и самоотречения до конца. Она пала к его ногам и, одним движением маленькой руки распустив свои пышные волосы, мягким, пахучим шелком их она стала бережно и любовно вытирать его ноги. Смутились все: тайна девичьей души словно в молнии открылась до конца. Но все сделали вид, что не понимают этого, что поступок ее они относят не к любимому человеку, а к наставнику. Только Мириам магдалинская из всех сил стиснула зубы, закрыла глаза, чтобы ничего не видеть, и тихонько застонала…

Иуда нахмурился. Он был весь, как болячка. Он понимал теперь, что все его надежды на какое-то торжество Иешуа мираж. А молчание рабби в ответ на его сообщение о домике под Иерихоном оскорбило его: рабби мог бы высказать хотя бы два слова утешения…

— Тут масла-то, может, на триста динариев было… — как всегда спотыкаясь языком, сказал он. — Чем так, зря, его тратить, лучше было бы продать его, а деньги отдать бедным…

— Известное дело… — согласился Кифа.

Возроптали и другие ученики. Может быть, в словах Иуды и была своя правда, но это была одна их тех правд, которые лучше не высказывать. И Иешуа почувствовал себя оскорбленным.

— Бедных вы всегда будете иметь с собою, — сказал он, стараясь подавить в себе недоброе чувство. — Может быть, она меня к погребению приготовила…

И, омрачившись, он опустил голову. Теперь все с недобрым чувством посмотрели на Иуду: во всем был он виноват. А его сердце точно змея вдруг ужалила. «Как бедных будете иметь всегда?!. — думал он. — А давно ли ты говорил, — и сколько раз!.. — что скоро не будет ни бедных, ни богатых? — продолжал он про себя, в полной уверенности, что именно это Иешуа и говорил. — Значит, теперь и сам понимаешь, что все это чепуха была. Так чего же ты водил людей? Впрочем, тебе что!.. Вчера к Закхею затесался и пировал с ним, а мы на жаре ждали, ели черствый хлеб да водой запивали… А теперь вон масла на триста динариев ни за что, ни про что ухнул и хоть бы что… Бедных всегда иметь с собой будете!.. Так чего же было и заводить всю эту волынку?.. И эта бесстыжая девка тоже…»

Он был весь как отравлен. Иешуа, глядя на его страдающее лицо, пожалел его. Он помнил, что хотел сообщить ему в Иерихоне что-то хорошее, но что именно, он теперь вспомнить не мог…

Элеазар и Марфа старались замять скорее все это…

— Да что же вы, гости милые?.. Кушайте же во славу Божию… Это доброе винцо — только для таких дорогих гостей и бережем… Будь благополучен, рабби!..

Понемногу застолица успокоилась, хотя стоявший в вечернем воздухе пряный аромат дорогого мирра и напоминал всем о случившемся. Мириам, прислуживая, тихонько, наскоро плакала по темным уголкам: сокровенные цветы души ее были растоптаны этой грубостью людей… Иешуа иногда заговаривал с ней, улыбался, но она чувствовала, без всякого сомнения, что все это делалось уже с усилием, что он точно отрывается от чего-то другого, для него более важного, но ей неведомого и, может быть, враждебного… «Эта?» — спрашивала она себя, осторожно косясь на Мириам магдальскую, исхудавшую, жалкую, ничего в своей нескрываемой печали невидящую и тотчас же отвечала себе: «Нет, не похожа она на торжествующую соперницу!..» Это ее успокаивало, но Иешуа все же был по-прежнему недосягаемо далек от нее.