Главный соперник Наполеона. Великий генерал Моро - Алексей Зотов Страница 62

Из этого дела узники Тампля сделали вывод, что первый консул занял твердую позицию и что ни Кадудалю, ни Пишегрю, ни остальным «заговорщикам» пощады не будет. Однако храбрость не изменила им. И они продолжали противостоять нападкам судьи, а также самым гнусным угрозам, равно как и лживым обещаниям — либо все отрицая, либо храня молчание.

Самым смелым из всех был Кадудаль. Он насмехался над судьей дерзким образом. Тюрьо заявил ему, что при аресте он застрелил полицейского, отца четырех детей. На что Кадудаль ответил: «На мое задержание надо было посылать холостяков».

Высокий, сильный, все еще величественный Пишегрю, глядя на Тюрьо взглядом, достойным презрения, отвечал решительным «нет» на все задаваемые ему вопросы.

Моро вел себя по-иному. Его положение отличалось от положения Пишегрю. Отказавшись участвовать в заговоре, Моро имел право, а в отношении своей семьи даже был обязан дистанцироваться от опального генерала, скомпрометировавшего себя связью с главными заговорщиками.

В ходе двух первых допросов Моро отрицал, а в письме к Бонапарту от 17 вентоза обошел молчанием факт своих недавних встреч с Пишегрю. Однако это отрицание и замалчивание представляли для Моро большую угрозу, чем он предполагал, принимая во внимание последние показания Лажоле и Роллана. Настаивая на своем, Моро вызывал раздражение судей. Сейчас свобода, да что там свобода, сама жизнь Моро висела на волоске! Однако его порядочность требовала, чтобы в своих показаниях он не бросил тень на других. Как мы увидим ниже — это было одним из главных правил его жизни.

Первая очная ставка Моро с Ролланом состоялась 9 жерминаля (30 марта 1804 г.). Тюрьо дал Моро прочитать протоколы допроса Роллана.

— Что вы на это скажите? — спросил Тюрьо. Моро отвечал:

— Я вспомнил, что однажды действительно принимал Пишегрю у себя дома, которого ко мне привез мой секретарь, не предупредив меня. Пишегрю рассказал мне о надеждах, которые питают указанные французские принцы на свержение правительства.

— Что вы ответили Пишегрю?

— Я ему возразил, сказав, что у этих принцев нет сторонников во Франции. Что правительство настолько консолидировано, что пытаться его свергнуть — было бы самой большой глупостью.

— А о вашей связи с Ролланом?

— Я признаю, что принимал Роллана у себя дома на следующий день после упомянутой встречи с Пишегрю. Пишегрю приехал вместе с ним ко мне, чтобы узнать, буду ли я претендовать на власть. Я ответил Роллану, что это было бы второй большой глупостью; что для того, чтобы я мог иметь подобные притязания, необходимо, чтобы с политической арены ушли: семья Бонапартов, консулы, губернатор Парижа, консульская гвардия и т.д.

Кроме того, я заявил, что если он мне доверяет, то я бы оказал услугу Пишегрю в его стремлении вернуться на родину.

* * *

Очень скоро, благодаря стараниям своей жены и брата-судьи, а также нескольких друзей, Моро было разрешено принимать посетителей. 13 марта он наконец смог обнять своего сына, которого ему привел лейтенант жандармерии.

Эти привилегии, предоставленные только генералу Моро, происходили от Тюрьо. Мы не думаем, чтобы бывший член Конвента мог что-либо заработать на деле столь известного узника. Однако все любезности этого экс-террориста этим и ограничивались, и по отношению к Моро он оставался не просто судьей — он был главным обвинителем. Впрочем, он требовал, чтобы каждое свидание проходило в присутствии двух охранников, назначаемых по его указанию.

Эти свидания происходили вечером, как правило, один раз в неделю, когда госпожа Моро, скромно одетая, чтобы не привлекать внимания других заключенных, приходила навестить своего мужа. В основном она была одна, но иногда являлась со своей матерью. Она обижалась, что им предоставлены столь редкие свидания, хотя, ожидая в толпе среди прочих визитеров у тюремного окна, ей порой удавалось видеть издалека своего драгоценного пленника. В такие дни она одевалась во все белое, чтобы Моро мог узнать ее, глядя с высоты башни. При этом она брала на руки своего сына, чтобы муж мог лучше его рассмотреть. Помахав рукой, она удалялась, благодаря в душе любезность Фоконье за эти прекрасные мгновенья.

Во время этих свиданий Моро, окруженный парой охранников, мог говорить жене лишь простые банальности. Ни слова о предстоящем процессе. Вместе с тем нужно было сделать так, чтобы она поняла, как он собирается строить свою защиту. В этом ему помогали короткие записки и письма на волю. По всей вероятности, посредником между мужем и женой в данной ситуации выступал молодой цирюльник, который ежедневно приходил брить Моро и брал на себя смелость (отнюдь не безвозмездную) передавать корреспонденцию. Если верить роялистскому писателю Лапьеру де Шатонеф, госпожа Моро платила по 40 ливров за каждую, хотя бы и небольшую записку. Для писем, имевших исключительно важное значение, Моро использовал более надежный способ доставки, оставшийся, однако, для нас загадкой (одни говорили, что он каким-то образом использовал свою подзорную трубу, другие утверждали, что записки выносились в ведре для нечистот).

* * *

Повседневная жизнь в башне Тампля, за редким исключением, протекала монотонно и мучительно скучно. В еде отсутствовали разнообразие и утонченность, но по желанию узников с деликатным вкусом пища могла быть приготовлена в соседнем ресторане и доставлялась в тюрьму за дополнительную плату. Прогулки, как правило, совершались один раз в день в целях избежания клаустрофобии. В зависимости от времени года и погоды прогулки проходили либо во дворе, либо в тюремном саду, либо на платформе самой башни. Узникам не разрешалось разговаривать во время прогулок, но они общались, передавая записки с последними новостями из рук в руки. Только Жоржа Кадудаля держали в кандалах. Даже Пишегрю мог свободно ходить по своей камере.

Переносить тяготы заточения Моро помогала его уверенность в собственной невиновности и вера в то, что его преданные друзья на воле старались сделать все возможное, чтобы Моро был оправдан. Кроме того, мысль о своей доброй жене и маленьком сыне вселяла в него еще большую уверенность. Он говорил себе, что когда выйдет из темницы, жизнь наверняка даст ему еще шанс.

Пишегрю, напротив, знал об имеющихся доказательствах своей виновности, но продолжал все отрицать, сохраняя хладнокровие и верность товарищам. Он не сомневался относительно жестокости приговора, который ему готовило беспощадное консульское правосудие. Возможно, если бы удалось упросить Бонапарта, он мог бы заменить эшафот на пожизненное заключение, но Пишегрю не был из числа тех, кто готов был пресмыкаться. Иногда он подумывал о побеге. Но решетки в узком окне камеры были слишком крепки, да и денег у него было недостаточно для того, чтобы подкупить стражников. Впрочем, зачем все это? Стоит ли бороться за жизнь, которая доставила ему столько горя? Он давно уже потерял вкус к ней. Из всей семьи у него остался лишь только старший брат — священник, мягкий и скромный человек, которого всегда огорчала авантюрная и полная опасностей жизнь слишком известного младшего брата.

От госпожи Лажоле — ее муж не получал ни слова. Прячась в глухих закоулках Парижа, она даже не осмеливалась писать. Да и зачем?