Армия за колючей проволокой. Дневник немецкого военнопленного в России 1915-1918 гг. - Эдвин Двингер Страница 62

– Но я мужчина! – хнычет он. – Мужчина, мужчина…

– Затихни, плакса! – ворчит Головастик.

Я встаю. Что я могу сделать? Бороться с такими взглядами? Это бесперспективно. И наставлять его тоном пастора, что ему всего лишь воздалось по заслугам, что именно он… Нет, мне просто противно.

– До свидания, товарищи! – говорю я подавленно и ухожу.

Вот так: лучшие друзья ненавидят друг друга…

– После полудня здесь был один австриец, – сказал Ольферт, когда я вернулся. – До пяти можете сходить к нему. Бергман, казарма IV, второй этаж.

Я иду. Что ему нужно? – думаю я. В казарме IV мне указывают на тучного кавалериста.

– Послушайте, фенрих, – начинает он, – наш переводчик все еще болен, поэтому мы хотели бы вас попросить… Один часовой привел нам двух девушек, молодые, стоящие штучки, из офицерского борделя в Чите. Мы не можем как следует объясниться, потому я сказал, чтобы он еще раз пришел к пяти…

Я закусываю губу. Должен ли я? Я обязан. Моя жизнь превратится в ад, если я откажусь…

Он все мне объясняет. Цена, число клиентов, срок пребывания девиц. О, он не из застенчивых, ему не нужны румяна!

– За это я поставил вас в список вторым, – говорит он в заключение.

– Спасибо, господин ротмистр, не нужно.

– Почему? Ну, знаете ли, первым я пропустить вас не могу, основную часть работы мы проделали сами…

– Я вообще не хочу, господин ротмистр! – перебиваю я его.

– Вообще? Вторым, подумайте об этом!

Мне стоило труда убедить его, что у меня другие причины. К счастью, часовые явились вовремя.

Я получил первую посылку! Там все, что я просил, хотя она оказалась ополовиненной – должно быть, украли. Отец пишет, что это уже третья посылка, которую он отправляет с одним и тем же содержимым. А я получил одну, и ту ополовиненной! На крышке его рукой написано: «Мы желаем создать идеальное отечество и жизнь свою ценить меньше, нежели наши идеи!»

Почти одновременно мне приходит первый перевод: 500 рублей. Благодаря посредничеству Вереникина я получаю полностью всю сумму, обычно крупные суммы выдаются месячными взносами по 50 рублей. Наконец-то я снова смогу покупать сигареты! Хотя здесь только английские, китайского производства: «Ласточка», «Пчелка», «Золотой шлем» – самое главное, что они есть.

50 рублей я дал Шнарренбергу, чтобы он раздал нашему «разъезду».

Сегодня часовой должен привести женщин. После ужина пара человек исчезает из нашей комнаты – тихо, крадучись. Меркель первым, Виндт вторым, кандидат в офицеры – последним. А где же Ольферт? – вдруг подумал я. Меня охватывает беспокойство. Неужели и он?.. А если он погубит свое здоровье на всю жизнь? Хороший, честный, здоровый человек…

Я встаю.

– Вы куда, фенрих? – спрашивает доктор Бергер и кладет руку мне на плечо.

Я вздрагиваю. Как он на меня посмотрел… Я судорожно сглатываю.

– Хочу поискать Ольферта, господин лейтенант! – наконец говорю я.

– Правда? – тихо спрашивает он.

– Да, господин лейтенант!

– Хорошо, тогда идите. А если он не захочет вернуться, то скажите ему, что я хотел бы поговорить с ним – срочно и официально!

За дверью я побежал. Что, если я уже опоздал? Часовой должен привести их в лекционную комнату – пустующее помещение в бараке IV. Когда я поднимаюсь по лестнице, коридор весь забит офицерами. Они ждут, стоя вплотную, толкаясь спина к спине, по трое в ряд. Майоры, фенрихи, капитаны, лейтенанты – все вперемешку. Я вижу Меркеля, чуть позади него Виндта.

– Давай торопись! – восклицает кто-то насмешливо.

Я протискиваюсь и быстро вхожу в помещение. Рядом с дверью стоит маленький стол с лампой. За ним сидит тучный ротмистр, перед ним лежит длинный лист. Половина комнаты завешана простынями, за ними проглядываются три койки.

Перед ротмистром стоят седой майор и молоденький лейтенант. Только теперь я замечаю, что они спорят.

– Здесь очередь, господин майор, – холодно говорит лейтенант, – как записано, и более ничего. Здесь больше нет чинов – здесь мы все равны, здесь мы только мужчины!

– Искренне сожалею, – вмешивается ротмистр. – Бендер прав, господин майор. Только так, прошу вас, одумайтесь… А как я вижу по списку, господин майор действительно идет за лейтенантом, – добавляет он.

Майор в гневе уходит. Невидимая рука отодвигает центральную занавеску. Молодой лейтенант, которого я хорошо знаю, полуодетый выходит оттуда.

– Лейтенант Бендер, теперь вы! – деловито говорит ротмистр.

Я подступаю к столу – растерянный, взволнованный.

– Ну что, решились? – рассмеялся он.

– Нет, – выдавливаю я, – хотел только узнать, есть ли в списке фенрих Ольферт?

– Подождите минутку… – Он листает список.

Выходит обер-лейтенант, очень бледный. За занавеской кто-то сдавленно вскрикивает. На лбу у меня проступает пот, колени начинают дрожать. «Я не знаю ни одной женщины, ни одной бабы у меня не было! – думаю я. – Никогда не было ни одной». Они представляются мне такими прекрасными, такими грандиозными… И думал, думал… Тьфу, дьявол, теперь все пропало! Все, все…

– Да, Ольферт есть, – говорит наконец ротмистр.

Я, не попрощавшись, выхожу и снова протискиваюсь через ожидающих.

– Запросто, быстренько! – завистливо восклицает кто-то.

В конце очереди стоит Ольферт. Я хватаю его за руку и тяну.

– Ольферт, – говорю я, – пойдемте со мной!

Он смотрит в пол.

– Я уже заплатил! – говорит он упрямо.

– Если я… если вы… Пойдете или нет? – холодно спрашиваю я.

Он выворачивается.

– Вы слышали об азиатском сифилисе? – шепотом спрашиваю я. – Рот, нос, глаза – все съедает? Вы хотите… Впрочем, доктор Бергер хочет поговорить с вами, – сказал я, резко сменив тему. – И тотчас, официально…

Ольферт резко срывается с места.

– Пойдемте, к черту! – огрызается он.

Я иду вперед. Он плетется за мной как собака. Отворяю дверь, подталкиваю его внутрь.

– Он здесь, господин доктор, – говорю я.

Бергер долго смотрит на нас. Губы его дрожат.

– Ложитесь спать, дети… – хрипло говорит он. Больше ни слова.

На четвертые сутки конвойные накрыли лекционную комнату. Один офицер, который опоздал и которого из-за переполненности уже не включили в список, донес из зависти и мести. Я в числе многих стоял во дворе, когда девиц уводили. Казаки шли справа и слева и многозначительно облизывались.

Это были три милые, совсем молоденькие городские девушки, две черноволосые, нежные и похожие на кошечек, третья ширококостная, полная блондинка. Их лица, несмотря на пудру, были мертвенно-бледны. В глазах замер смертельный страх.