Я был зятем Хрущева - Алексей Аджубей Страница 62

Время действительно многое прояснило, оценило, отсеяло.

В Китайской Народной Республике происходят перемены, раскрепощающие наши отношения, возвращая им стабильность и доброжелательность. Я видел эту замечательную землю, знаком с ее древнейшей культурой, ощутил, какой громадный потенциал заложен в народе, поднимающем свою родину к новой жизни. Недавно в китайской печати появилась иная, чем прежде, оценка деятельности Хрущева. Его «ревизионизм» и тяга к реформам определяются теперь как первые попытки к обновлению социализма…

Во время поездок за границу Хрущев не становился в позу именитого путешественника, которого ничего не интересует: снобизм в нем начисто отсутствовал, он не стеснялся говорить хозяевам о том, что ему нравится, чему мы хотели бы поучиться. Я бы мог привести длинный перечень того, что вызвало интерес Хрущева, что он советовал перенять.

После поездки в США в 1959 году у нас появились не только семена гибридной кукурузы. Хрущев дотошно расспрашивал фермера Гарста о раздельной уборке хлебов. Особенно его заинтересовала организация труда: отряды комбайнов в дни страды находились в постоянном движении. Механизированные колонны катились с американского севера на юг по мере созревания хлебов. При такой технологии выработка на комбайн увеличивалась против нашей в три раза – с 200 до 600 гектаров. Магазины и столовые самообслуживания тоже «приехали» из США. Во время второго визита в Австрию в 1958 году Хрущев заинтересовался подземными пешеходными тоннелями, остановил машину, пересек под землей «Ринг», и вскоре такие переходы начали строить у нас.

Там же, в Австрии, Хрущев посетил новейший металлургический завод. В огромном цехе, похожем на лабораторию (рабочие были одеты в белоснежные халаты), гости увидели, как за сорок минут «сварили» порцию стали заданной марки. Я не специалист и не знаю точно, в чем отличие этого австрийского способа под литерами «ЛД» от нашего кислородно-конверторного; видимо, в «ЛД» какие-то преимущества имелись – уж очень активное завязалось обсуждение. Хрущев, его первый заместитель по Совету Министров Косыгин, министры Непорожний, Тихонов дали высокую оценку работе австрийских сталеплавильщиков. Зашла речь о покупке лицензии и даже завода, на что австрийские хозяева дали согласие. Однако сделка не состоялась…

Уже в Москве началась массированная «обработка» Хрущева (не знаю, какую позицию заняли члены делегации, на чьей стороне они оказались), и патент «ЛД» остался в Австрии. Оправдывали отказ тем, что мы располагаем не менее эффективным кислородно-конверторным способом, его и будем внедрять с удесятеренными силами.

И внедрение началось. За ходом его следила газета «Правда». Развернулась острая дискуссия. Новый способ наткнулся на плотное сопротивление «доменщиков», утверждавших, что отказ от привычной технологии опасен, может привести к спаду производства и т. д. «Правда» получала постоянную поддержку Хрущева, однако напор противников оказался сильнее его «волюнтаризма».

Сталь во всех развитых странах мира получают сегодня только методом электро– и кислородно-конверторного производства, а у нас и в 1987 году его доля едва равнялась 47 процентам.

Примечательный разговор состоялся у меня однажды с Андреем Николаевичем Туполевым. По приглашению его дочери Юли мы приехали с женой к нему на дачу. Андрей Николаевич, которого мы не видели с поры отставки Хрущева, сидел в плетеном кресле перед домом, отчужденный, весь в себе. Он не любил старости, она его тяготила. После смерти жены, к которой относился с большой нежностью, его не оставляли грустные мысли. Было холодно, и Туполев набросил на плечи старую пилотскую меховушку. Увидев Раду, Андрей Николаевич оживился. Попросил принести американский авиационный журнал «Эйркрафт». «Смотри, признают ведь, что первый в мире реактивный пассажирский самолет сделали русские», – говорил он, листая страницы, посвященные его детищу – Ту-104.

Туполев стал вспоминать перипетии с созданием самолета. Рассуждал о нашей вечной проблеме: как тяжко пробивается все новое. «Я тогда имел сильную поддержку твоего отца, – сказал он. – Если б не давили вместе с ним, не быть бы нам основоположниками реактивной пассажирской авиации».

Вспомнил Туполев и одну из бесед со Сталиным. Тот вызвал конструктора и сказал, что есть возможность детально изучить американскую «летающую крепость» Б-26. Хорошо бы точно скопировать машину для опытных целей. «Сколько времени понадобится для этого?» – спросил Сталин. Я подумал и ответил, что года через два мы построим самолет лучше, чем Б-26. Сталин сказал своим глуховатым голосом: «Если вы измените в самолете, о котором идет речь, хоть один узел и он не будет соответствовать образцу, я вновь отправлю вас в тюрьму».

Туполев засмеялся: «Так тоже можно руководить конструкторами. У нас ведь как? Есть у человека хорошая идея, есть наброски – ему дают конструкторское бюро под новое дело. Лет пять на раскачку, еще три на первый образец. Потом еще пару лет на доводку. А идея себя уже исчерпала. Как быть? В бюро уже тысячи сотрудников. Престиж, звания! И вместо ожидаемого «чуда» начинают штамповать простейшие доильные аппараты. Можно понять людей из такого КБ. Хотя и знают, что дело «швах», держатся за кресло. Не все способны переучиваться, менять место жительства, прощаться со званиями и должностями. У капиталистов проще: не нужен – уходи; у нас же не бросишь человека на произвол судьбы!»

Да, многое смешалось в сложном процессе: человек – наука – техника – производство. В те годы нам еще только предстояло найти экономические и социальные механизмы, которые не требовали бы постоянного давления со стороны «сильных мира сего». Оказалось, что это не так просто. Консерватизм, стремление очернить все, что определяло на каком-то этапе движение мирового научно-технического прогресса, привели нас к существенному отставанию.

Петр Кузьмич Анохин – выдающийся советский физиолог – был ближайшим учеником Ивана Петровича Павлова. Оттолкнувшись от работы своего учителя, начатой еще в 1916 году и не продолженной Павловым, он пришел к поразительному открытию. В ответ на сигнал-раздражитель собака подходила к корму. Однако, обнаружив, что на тарелке не хлеб, к которому она привыкла, а мясо, животное поворачивало обратно. Только спустя мгновение, после некоторого раздумья, собака возвращалась и съедала его. Так Анохин на практике доказал теорию о второй сигнальной системе. Учитель не слишком радостно воспринял открытие ученика. Оно вносило неупорядоченность в стройную павловскую теорию. Нет, Павлов не гневался, не порицал ученика за самостоятельность вывода. Он просто деликатно удалил Анохина из своего окружения. Позже, после смерти Павлова, этим воспользовались некоторые ретивые сподвижники. В годы, когда легко было спровадить конкурента куда подальше, этим мнимым недовольством Павлова воспользовались и укатали Анохина в отдаленные места.

Только после XX съезда Петр Кузьмич Анохин вернулся и стал активно работать в Москве. Он рассказывал мне, что когда в нашу страну приехал «отец кибернетики» Роберт Винер, посетил институт имени Сеченова: хотел познакомиться с Петром Кузьмичом. Американец с признательностью отметил, что первооткрывателем законов кибернетики считает Анохина, поскольку в основе кибернетических принципов – его теория о второй сигнальной системе. А мы объявили кибернетику лженаукой. Впрочем, как и многое другое.