Иван Грозный: "мучитель" или мученик? - Наталья Пронина Страница 62

…Однако 1572 г., точнее, конец его жаркого лета, совпавшего с огненной военной страдой, стал переломным не только для внутренней политики Ивана, но и для всего международного положения России. Едва была достигнута победа над крымцами, пришла весть о том, что 7 июля умер старый польский король Сигизмуд И Август, последний из рода Ягеллонов. Умер, не оставив наследника мужеска пола, и значит, гордой шляхетской республике предстояли теперь долгие трудные выборы нового монарха, делавшие польский трон предметом жестоких споров и откровенного торга как внутри самой Речи Посполитой, так и за ее пределами. Претендентов на наследство Ягеллонов уже с самого начала объявилось предостаточно. Но удивительное складывалось положение. Если использовать современную терминологию, то наибольшую популярность среди польско-литовского «электората» имел, с самого же начала «предвыборной гонки», отнюдь не германский император Максимилиан II и даже не французский принц Генрих Анжуйский (Валуа). Нет. Стать королем Польским (случись действительно выборы) шансов больше всех было у… русского самодержца Ивана IV. А Поскольку уже хотя бы слабое, хотя бы искаженное упоминание об этом далеко не малозначительном событии из биографии Грозного совершенно отсутствует в тексте телесказителя Э. Радзинского, то попробуем немного дополнить его и здесь…

Итак, в сентябре 1572 г. Москва встречала польского посланника Федора Зенковича Воропая, прибывшего с официальным предложением русскому царю о выставлении его кандидатуры или кандидатуры его сына, царевича Федора Ивановича, для выборов на сейме польским королем и великим князем Литовским. Но… особой неожиданностью сие торжественное приглашение ни для кого там не стало. Еще во время переговоров о заключении перемирия 1570 г. польские послы довольно прозрачно намекнули Ивану, что после смерти старого бездетного короля некоторые сенаторы Речи Посполитой намерены избрать себе государя «словенского роду». [439]Однако русскому царю польская корона была не нужна, гораздо важнее были для него интересы собственного государства, и он лишь спокойно и веско ответил тогда послам, что выбора не добивается, а если все же поляки хотят его в государи, то «вам пригоже нас не раздражать, а делать так, как мы велели, дабы христианство было в покое» [440](царь имел в виду скорейшее заключение перемирия).

Совсем не то было в Речи Посполитой. За избрание на польский трон московского Рюриковича выступало не только православное население обширной территории Украины и Белоруссии. Кандидатура Ивана, свидетельствуют документы, поддерживалась значительной частью польско-литовской шляхты, «недовольной бессилием королевской власти и всевластием магнатов». [441]Другими словами, она, шляхта (мелкое дворянство), вдоволь натерпевшись от самоуправства и притеснений со стороны высшей аристократии (вспомним хотя бы «подвиги» князя Курбского на Волыни), хотела над ней более твердой управы со стороны короля. Но король был слаб. Король был полностью зависим от решений Большого сейма, состоявшего из ясновельможных панов радных, сиречь из той же аристократии. Зависим до такой степени, что без согласия сейма не мог даже собрать ополчение в случае войны. А принятие решений панами-радой очень часто затягивалось на месяцы и годы, превращаясь в торг за новые «права и вольности». Все это делало основное население государства практически беззащитным и от внешних вторжений — особенно из соседнего Крыма [442](далеко не случайно Девлет-Гирей сообщал Грозному, что «голоден не будет»). Так славная «золотая вольность» оборачивалась хаосом, бедствиями. И свободолюбивая шляхетская республика все чаще заглядывалась в сторону самодержавной Москвы…

Небывало мощный разгром Крымской орды, учиненный русским государем летом 1572 г., только усилил его авторитет в глазах шляхты. Как передавал в Париж один из французских дипломатов, тогда «не было человека, который не сознавал бы очевидных выгод прочного мира и соединения двух великих и могущественных государств». [443]Речь Посполитая готова была немедленно признать Ивана Грозного своим королем. Уверенность в необходимости и правильности такого выбора, более того, уже в фактическом его свершении, настолько овладела тогда людьми, что в Польше быстро стала распространяться даже русская мода. Польские красавицы спешно шили себе наряды по московским покроям. [444]

Несомненно, хорошо зная все это, что ответил русский царь на официальное обращение польского посланника? Вслушаемся в его речь. Как и два года назад, она вновь была абсолютно спокойна, полна державного достоинства, хотя и сквозил в ней едкий политический сарказм… «Пришел ты ко мне от панов своих польских и литовских и принес от них грамоту с извещением, что брат мой Сигизмунд-Август умер, о чем я и прежде слышал, да не верил, потому что нас, государей, часто морят, а мы все, до воли божией, живем… Но теперь уже я верю и скорблю о смерти брата моего, особенно же жалею о том, что отошел он к господу богу, не оставивши по себе ни брата, ни сына, который позаботился бы о его душе и о теле по королевскому достоинству. Ваши паны польские и литовские теперь без главы, потому что хотя в Короне Польской (Польском государстве. — Авт.) и Великом княжестве Литовском и много голов, однако одной доброй головы нет, которая бы всеми управляла, к которой бы все вы могли прибегать, как потоки (реки) к морю стекают. Не малое время были мы с Сигизмундом-Августом в ссоре, но потом дело начало было клониться и к доброй приязни между нами. (К сожалению), до того как приязнь эта окончательно утвердилась, господь бог взял его к себе. (А между тем) за нашим несогласием, бусурманская рука высится, а христианская низится и кровь разливается. Если ваши паны, будучи теперь без государя, захотят меня взять в государи, то увидят, какого получат во мне (в моем лице) защитника и доброго правителя.