Казанова - Иен Келли Страница 62

Она пригласила его на последний бал сезона — по правде говоря, сезон закончился, многие аристократы уехали из города в свои загородные резиденции, — но ей необходим было получить максимум прибыли перед тихими летними месяцами, и она сказала, что Казанова может прийти как репетитор сына и ее друг, хотя он и не аристократ. Это стало последней каплей в череде мелких оскорблений, которые, как Казанова утверждал, он терпел только в надежде, что ему позволят проводить время с его дочерью Софи, «чудом» десяти лет от роду. Он и Тереза, по понятным причинам, опасались друг друга. Он надеялся, что Тереза поможет ему войти в Лондонский свет, но обнаружил, что ее финансовое положение неустойчиво, она вела дорогостоящую судебную тяжбу с лордом Фермором, которому должна была деньги за Обстановку в ее клубе «Карлайл-Хаус». Есть определенное сомнение в истинности версии событий, изложенной Казановой: хотя Тереза Корнелис в итоге пала жертвой разгневанных кредиторов, в 1763 году она была относительно успешной, и, как кажется, у нее были другие причины для оказания Джакомо скупого приема. Будучи довольно строгой мамашей, она не одобрила парижских замашек Джузеппе и на неделю запретила Казанове видеться с Софи. Она подозревала, и была права, что Джакомо хотел получить доступ к ее друзьям в модном сообществе и в городе, чтобы организовать новую лотерею, и отказалась помогать ему.

Казанова вернулся в «Карлайл-Хаус» в следующие выходные, получив приглашение на обед, где должен был повидать свою дочь. Он захватил портшез из дома на Пэлл- Мэлл, прибыл в компании лакея Ярбе, которого нанял на неделе за то, что тот был чернокожим и говорил на трех языках. Джакомо надел самый щеголеватый костюм с дорогим парижским кружевом. Ему удалось произвести впечатление. Тереза, однако, велела дочери обращаться к шевалье де Сенгальту строго официально, и он провел мучительный вечер, пытаясь убедить смущенную девочку нормально поговорить. До некоторой степени Софи расслабилась, но только после ряда критических замечаний от обоих родителей. Этот пример, однако, показывает добродушное, хотя и Непостоянное отношение Казановы к своему ребенку, его готовность щедро проявлять любовь к Софи, но при этом использовать ребенка в качестве пешки в ходе размолвки с бывшей любовницей, ее матерью. Он всю свою жизнь хранил записку от дочери, написанную по-французски на специально разлинованной ею по такому случаю бумаге; в записке выражались формальная благодарность за подарок и удивление одной аллегорией, которую девочка не поняла. По отношению к отцу Софи всю свою жизнь была внимательной, но суховатой.

Казанова рассказывает о Лондоне легко и просто, он запомнил все ключевые детали и понимал, что произвел впечатление в столице, которая ему понравилась. Он увидел знаменитого актера Гаррика в театре «Друри-Лейн», встречался и разговаривал с королевой Шарлоттой, которая хорошо, знала французский, хотя почти наверняка овладела им не тогда, когда написал Джакомо. Благодаря своим друзьям — доктору Мате из Британского музея и Винченцо Мартинелли — он познакомился с доктором Сэмюелом Джонсоном. Двое мужчин обсуждали этимологию, возможно, в соборе Святого Павла, и происхождение слова «committee» («комитет») — вопрос, скорее, занимавший ум великого составителя словарей, нежели Казанову. Джакомо ездил, пытаясь продать свои планы лотереи, и оставил нам в воспоминаниях уникальное описание всего того, что Лондон предлагал модному иностранцу в 1760-е годы: городской кухни, мебели, возвышенных и низменных развлечений. Но затем деньги кончились.

Дом, который он выбрал, был одним из самых красивых, если исключить парижские апартаменты. Вместе с экономкой, которая необходима в каждом приличном доме, и «арапом» Ярбе Джакомо содержал камердинера Клермона, привезенного из Парижа, а также горничную Фанни и французского повара. Все это стоило ему более двадцати фунтов. Он посещал «Ротонду Ранела» в Челси, где во время концертов встречались общество и полусвет, за танцами и флиртом («заколдованный дворец гения» — напишет об этом месте итальянец). В один из таких ничем не примечательных вечеров произошел случай, который забавно характеризует Казанову, ту эпоху и англичан. Некая леди предложила отвезти его, в Уайтхолл. Было темно. Он поцеловал ее руку в знак благодарности. Она рассмеялась, и он поцеловал ее лицо, потом грудь, и она, как он вспоминает, хихикала. Затем он предъявил ей, как пишет, «величайшее доказательство того, что нахожу ее вполне в моем вкусе», и она ответила, что они могут встретиться вновь. Когда Казанова пришел в дом леди Элизабет Жермен на Сент-Джейме-сквер, 16, то был изумлен и возмущен, узнав, что дама, чью руку он прижал к «величайшему доказательству», теперь не желает подавать ему собственную руку Леди «исключительно благородного происхождения и безупречной репутации» заметила ему, что, хотя она прекрасно его помнит, «такие выходки вряд ли дают основания считать знакомство состоявшимся». Английский снобизм оказался неожиданным для Казановы препятствием на пути к победам в обществе и в будуаре.

Воспользовавшись советом другого знакомого Мартинелли, Герберта Генри, графа Пемброка, Казанова сначала обратился к профессиональным услугам различных дам из Ковент-Гарден и Сент-Джеймс. Пемброк порекомендовал ему ряд куртизанок и даже предложил предоставить Казанове некоторые маленькие верхние комнаты в своем доме, чтобы тот жил в них с любовницей, объяснив, что подобное вполне приемлемо для холостяков Лондона. Граф затащил Казанову в веселое заведение «Голова Шекспира» — паб с отдельными номерами: там говорили по-французски, а девочек и частные номера можно было заказать вместе с пивом» Казанова счел пиво и девочек скверными. В конце концов тоже через Пемброка, он вышел на куртизанку по имени мисс Кеннеди, проводницу в мир шлюх Вест-Энда по цене ниже рекомендованных аристократом шести гиней. Согласно мемуарам, Казанова не занимался сексом в течение нескольких недель и снова стал делать это в том стиле, что предлагал город. Хотя он оставил известное описание секс-торговли в Лондоне как самой развитой в Европе («кровать, ванная комната и женщина; великолепный разврат!»), через некоторое время это ему наскучило, и, он захотел завести более полноценный роман. Не раньше, однако, чем он с Пемброком проверил в номерах действительные прелести сестер Гаррик, оценил публичный дом миссис Уэлч на Кливленд-роуд и даже предложил быстрый секс Кити Фишер, самой прославленной куртизанке Лондона, «усыпанной бриллиантами стоимостью в 500 000 франков» и находившейся в ожидании королевского герцога. Она отказала Джакомо, но не из-за своей цены (она сказала, что он мог бы иметь с ней секс за десять гиней, предположив, что герцог уже не явится), а потому, что они говорили на разных языках. «Любовь, не умеющая объясняться, — отвратительное занятие». Может быть, он должен был чувствовать себя польщенным предложенной сделкой: ему дали понять, что Кити тем утром получила банкноту в тысячу гиней (или, как осмотрительно выразился Джакомо, «так она утверждала»). Очевидным свидетельством богатства Казановы и его положения в этот период является то, что круг его знакомых в Лондоне не ограничивался традиционными дамами полусвета, оперными звездами, каббалистами и масонами, но включал в себя знать, с которой он чувствовал себя стремительно прожигающим жизнь аристократом, — Пемброка, Бедфорда, а позднее и различных членов семей Херви и Фитцрой-Стэнхоуп, грат фов Бристоля и Харрингтона. Леди Харрингтон, урожденная Фитцрой, была адресатом рекомендательного письма, которое для Казановы написал венецианец Франческо Морози- ни. Леди Харрингтон представила Джакомо графине Нортумберленд, которой он передал миниатюру ее сына, Хью Перси, лорда Уоркворта, встреченного им в Турине в начале того же года. Знакомства погрузили Казанову в гущу событий. Леди Херви, давняя тайная жена графа, с которым Казанова общался наиболее плотно, была пресловутая мисс Чодяей» бывшая фрейлина принцессы Уэльской, затем разрушившая себе жизнь своим ранним браком с Херви и ставшая в 1763 году любовницей герцога Кингстона и фавориткой короля. Леди Херви и Тереза Корнелис были давними Подругами. Леди Харрингтон прославилась в молодости своими любовными интригами, по словам Казановы, она была столь ненасытна и демократична в связях, что прозывалась в Лондоне «Мессалиной со Стейбл-Ярд». Дочери последовали ее примеру, переспав с Казановой, а в доме Нортумберленд он почти сразу же попал в приятную компанию леди Рошфор, «чьи многочисленные [связи]», как он вспоминал, «обеспечивали свежую тему для разговора каждый день». Казанова сблизился с практически каждым участником впоследствии «самого грандиозного [британского] матримониального скандала» восемнадцатого века, когда Елизавету Чодлей обвинили в двоемужестве за брак с герцогом Кингстоном, поскольку одновременно она состояла в законном браке с Августом Херви, позднее графом Бристолем, который, в свою очередь, делил свою любовницу, Кигги Хантер, с приятелем Казановы, графом Генри Пемброком. Джакомо нашел себе подобающую среду: сексуально развращенное, ленивое и приобщенное к культуре лондонское высшее общество середины восемнадцатого века — или так могло показаться.