Александр II - Александр Яковлев Страница 62

Грех говорить, но Крымская война обогатила многих. Урожай был хорош, цены на хлеб и овес повышены. Прислуга, лошади, провизия еще были свои. Так чего же не веселиться?

Вечеринки стоили мало денег, но веселья давали много. Немало гвардейских офицеров взяли после войны отпуска, и кавалеров хватало. Начав вечер на Покровке, они заканчивали на Арбате или Пречистенке.

Съезжались обыкновенно между девятью и десятью вечера. Никаких буфетов не устраивали. В начале вечера разносили чай с домашними печеньями, покупные конфеты и фрукты, свое мороженое да прохладительные напитки – оршад и лимонад. Более до ужина ничего не подавалось. Ужин бывал обыкновенно из трех блюд: рыба, мясо, пирожное. После жаркого подавали по бокалу шампанского, довольно дешевого – три рубля бутылка. После ужина часть гостей еще танцевала, а вскоре и все разъезжались. Вечер на семьдесят или сто человек обходился в 150–200 рублей.

Дешевизна жизни была и в том, что туалеты барышень были просты, почти без отделки. Только маменьки одевались в тяжелые бархатные или шелковые платья, которым было бог весть сколько лет, но выглядевшие вполне достойно без всяких перемен, обвешивали себя драгоценностями и чинно сидели у стен, как бы показывая женихам будущее наследство их дочек.

Радушная Москва широко встречала севастопольских героев. Осенью 1856 года был устроен торжественный прием моряков, где главную роль играло московское купечество. На обеде, устроенном от имени московского купечества, известный всей Москве Михаил Погодин произнес большую речь, отдав должное и славному торговому сословию, которое «служит верно Отечеству своими трудами и приносит на алтарь его беспрерывные жертвы!»

К этому времени купечество играло вполне самостоятельную и значительную роль в жизни страны. Правда, дворяне смотрели на купца если не с презрением, то со снисхождением. То был мужик, почему-то носящий сюртук и имеющий иногда денег больше, чем «господа». Посадить его обедать за стол считалось невозможным, того и гляди высморкается в салфетку.

А Кокоревы, Морозовы, Бахрушины, Алексеевы, Куманины, Елисеевы, Щукины, Прохоровы, Шелапутины, Солдатенковы, Хлудовы, Боткины, Мамонтовы, Абрикосовы, Гучковы, Рябушинские и сотни других делали свое дело. Они покупали и продавали, основывали новые фабрики, заводили торговлю с Европой, давали детям хорошее образование и жертвовали на церкви, на богадельни, больницы, школы, сиротские дома.

Одним из важных источников обогащения в те годы стали винные откупа, на которых разбогатели те же Кокоревы, Гинцбурги, Поляковы. Владимира Александровича Кокорева называли «откупщицким царем». Он быстро составил огромное состояние, и это позволило ему дать простор своей энергии и инициативе. Так, в 1857 году он одним из первых в России создал завод для извлечения из нефти осветительного масла, создал Закавказское торговое товарищество, позднее превратившееся в Бакинское нефтяное общество.

Именно этот Кокорев, сын солигаличского купца средней руки из старообрядческой семьи, принадлежавшей к беспоповскому поморскому согласию, получивший весьма малое образование, всего добился сам. Слава о его богатстве, о его банкетах и щедрости ходила по всей России. В начале 1850-х годов он начал собирать картины русских и иностранных художников, вознамерившись открыть свою картинную галерею (первую не царскую или дворянскую, а купеческую). Не жалея денег, он покупал работы Брюллова, Айвазовского, Левицкого, Боровиковского, Кипренского и других. Открыто и громогласно он выступал за уничтожение крепостного права. То было начало новой широкой поросли российского купечества, обещавшей со временем и при благоприятных условиях стать могучей опорой государства.

В московской купеческой неписаной иерархии на вершине уважения стоял промышленник-фабрикант, потом шел купец-торговец, а внизу стоял человек, который давал деньги в рост, учитывал векселя, заставлял работать капитал. Последних не очень уважали, как бы дешевы его деньги ни были и как бы приличен он сам ни был. Однако же «процентщик» был нужен не менее фабриканта.

Летом 1856 года Александру II пришел анонимный донос на откупщиков, в котором с особенною страстью аноним нападал на Евзеля Гинцбурга. Утверждалось, что к корыстно-жадным откупщикам в последние десять лет перешло почти все богатство России, а Гинцбург один заработал на откупах до 8 миллионов рублей серебром, потому и купил в Московской губернии под Звенигородом дачу графа Уварова.

Александр донос оставил без последствий, отослав его министру финансов Петру Федоровичу Броку, и в августе подписал указ о награждении Гинцбурга за снабжение войск в Крымскую войну «винною порциею» золотой медалью с надписью «за усердие» для ношения на шее на Андреевской ленте. Как и Николая Павловича, двадцать лет назад даровавшего Евзелю и Габриэлю Гинцбургам, сыновьям витебского раввина, потомственное почетное гражданство, Александра не смущало фантастическое обогащение откупщиков, к какой бы вере они ни принадлежали.

В июне 1856 года Комитет для рассмотрения мер по устройству евреев в России, созданный в 1840 году, где председательствовал барон Корф, предложил императору пересмотреть постановления об ограничении евреев в правах торговли. В марте 1859 года Александр утвердил решение Государственного Совета, разрешавшее свободный выбор места жительства евреям-купцам первой гильдии.

Вскоре после появления этого указа в центре Петербурга появился банкирский дом «И.Е. Гинцбург», занявший место банкирского дома известного по всей Европе барона Штиглица, «короля Петербургской биржи», не раз оказывавшего услуги русскому правительству в заключении займов.

Не все знали, что Евзель Гинцбург имеет ход в Зимний дворец. Ловкий делец установил связи с принцем Александром Гессенским, братом императрицы, и даже стал генеральным консулом великого герцогства в Петербурге. Но мы несколько забежали вперед. Вернемся пока в Москву, мирно доживающую короткие годы между николаевским гнетом и александровскими реформами.

Зимой 1857 года украли из кремлевского Арсенала одну из пушек, захваченных у французов в Отечественную войну. Обнаружилось сие при смене караула. Граф Закревский поднял на ноги весь состав полиции, и вскоре пушка была найдена на Грачевке в подвале мелочной лавки, куда похитители сумели ее сбыть. Оказалось, что медную пушку небольшого размера похититель положил на салазки, прикрыл рогожей, повез, а зазевавшийся часовой не заметил. В Троицких воротах часовой спросил: «Что везете?» – «Свиную тушу», – спокойно ответствовал злоумышленник. «Ну, везите». Пушку водворили на место, должностным чинам генерал-губернатором было сделано надлежащее внушение.

Тиха и патриархально проста была жизнь московская. Восьмидесятилетняя старуха Крекшина, некогда любовница Аракчеева, изменившая ему с красавцем гусаром, была одной из приметных фигур в столице. Предметом зависти многих был ее поразительно прекрасный цвет лица. Она каждое утро протиралась квасцовой водою с какой-то примесью, секрет которой в молодости вывезла из Парижа от тамошней красавицы мадемуазель Марс. И там же некая гадалка, мадам Норман, предсказала, что Крекшина умрет в постели. Предсказание не слишком мудреное, но заставившее московскую барыню задуматься. И Крекшина, желая отсрочить свой последний час, ложилась на восходе, вставала на закате. Всю же ночь она играла в старинный преферанс, не признавая никакой другой игры. Как ни странно, партнеров у нее было много. Их привлекал почти верный выигрыш: барыня была богатая и нарочно потихоньку проигрывала, держа партнеров до утра. В восемь вечера подавался чай, в час ночи – ужин, под утро – снова чай с закусками. Это было приятным дополнением к выигрышу двадцати пяти, сорока, а то и пятидесяти рублей.