Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры - Владимир Петрухин Страница 61

Можно заметить, впрочем, что реальность эта кажущаяся. «Скиф» — это обозначение «надменного и гордого варвара», как обозначается народ «рос» в византийских загадках X в. (Успенский 1997. С. 266–267). Этнографическая конкретизация — отнесение народа рос к тавроскифам — также очевидно связана с переживанием античной традиции. Безжалостное истребление населения тех мест, которые подвергались набегам руси — «убийство девиц, мужей и жен» (точно так же вели себя и викинги на Западе, не щадя «ни человека, ни скота») уже автор «Жития Георгия Амастридского» сравнивает «с древним таврическим избиением иностранцев» (Бибиков 2009. С. 136) — принесением людей в жертву в храме Артемиды Таврической, описанным еще Еврипидом.

Лев Диакон считал также, что «скифы почитают таинства эллинов, приносят по языческому обряду жертвы», когда описывал принесение русскими воинами Святослава в жертву пленных, мужчин и женщин. Впрочем, древнерусские языческие реалии здесь смыкаются с античными: в жертву Артемиде приносили девиц и юношей — согласно русской летописной традиции, в жертву по жребию так же выбирали девицу или отрока (см. в главе XI.1). В византийской историографии «реалии» подчинены традиции: «тавроскифы» — не более чем метафора язычников, приносящих человеческие жертвы, но язычники-росы всё же получают конкретное место в традиционной этнической номенклатуре, среди северных варваров, скифов, тавроскифов. И естественно, что в «Житии Георгия Амастридского» наряду с античной (языческой) мифологической ассоциацией зверств ро-сов и жертвоприношений в храме Артемиды Таврической приводится христианская (ветхозаветная) параллель: упоминаются «беззакония», которые «много раз испытал Израиль».

Сходство в описании варварского народа рос и славян у древних авторов (в частности, характеристика их «безначалия», как у славян в тексте Прокопия Кесарийского) побуждала энтузиастов славянского происхождения имени русь настаивать на славянском этносе руси, атаковавшей Царьград при Фотии (см. комментарии — Кузенков 2003. С. 42–44).

Однако известность и «реальность» народа рос уже в IX в. не сводилась к античным реминисценциям. Напомним, что, согласно Бертинским анналам, в 839 г. из Константинополя в Ингельгейм к Людовику Благочестивому прибыло посольство, в состав которого входили люди, утверждавшие, «что они, то есть их народ, зовется рос» (Rhos) и что их правитель по имени Хакан послал их к византийскому императору Феофилу ради дружбы. Людовик выяснил, что в действительности они принадлежали к «народу свеонов» — были выходцами из Швеции (Annales Bertiniani. P. 19–20). Обеспокоенный император франков отправил Феофилу письмо, в котором просил подтвердить благонадежность людей «рос» — тогда он готов дать им охрану для возвращения на родину. В противном случае Людовик намеревался вернуть этих людей в Константинополь.

Можно, конечно, предположить, что причина, по которой Фотий игнорирует ранние столкновения Византии с народом рос, заключена просто в особенностях жанра — в эсхатологическом пафосе его «бесед». Но Фотию вторит и ПВЛ: «В год 6360 (852)…когда начал царствовать Михаил, стала называться Русская земля». Узнаём мы об этом потому, что при Михаиле «приходила Русь на Царьград, как говорится об этом в летописании греческом». Последнее может показаться странным, ибо та же «Повесть» на изначальный вопрос «откуда есть пошла Русская земля» дает иной ответ: русью назывались призванные из-за моря варяги, «и от тех варяг прозвася Руская земля».

Очевидно, что именно первый поход на Константинополь, вторжение руси в самый центр византийского мира означал ее «легитимацию», включение в историю (как это произошло со славянами тремя столетиями раньше — см. в главе I), и для византийского патриарха, и для русского книжника. Этот путь «легитимации» русские князья повторяли на протяжении первых двух веков русской истории регулярно: практически каждые тридцать лет русь совершала общегосударственный поход на Константинополь или в пределы Византии (торговые предприятия были, согласно Константину Багрянородному, ежегодными). Эта периодичность военных кампаний, видимо, определялась традиционным для византийской дипломатии сроком действия договора о «вечном мире».

И походы, и особенно договоры с греками имели отнюдь не только прагматическую — экономическую — значимость для Руси. В этих походах Русь действительно приобретала имя, наделенное более широким и вполне историческим значением по сравнению с полумифологизированным византийской историографией названием «рос». О разноплеменном войске Игоря, включавшем в 944 г. и варягов, и славянские племена, корсунцы (жители византийского Херсонеса) и болгары, согласно ПВЛ (с. 23), сообщали византийскому императору: «Идуть Русь». В договорах 911 и особенно 944 гг. русь — «людье вси рустии» — противопоставляется грекам («всем людям гречьским») (см. в главе IV). Это противопоставление отражает формирование нового народа, равного народу древнему, носителю цивилизации (ср. Насонов 1951. С. 41). Не потерял своего значения для Руси (равно как и для Византии) Дунай: на Дунае, как на традиционной границе (см. о Дунае главу II), останавливаются войско Игоря в 944 г. и войско Владимира Ярославича в 1043 г. в ожидании выгодного мирного договора с греками. Заключением договоров русь добивалась признания греками нового народа и нового государства.

Однако сам акт «признания» руси получил, естественно, принципиально различную оценку в Византии и на Руси: для Византии рос — варварский народ, чьи нашествия актуализируют эсхатологические пророчества; для русских книжников появление имени Руси в греческих хрониках равнозначно включению во всемирную историю. Так «далекий» и «неизвестный» народ обрел свое имя у стен Константинополя, в центре цивилизации.

Начало этой истории оценивалось по-разному — по-разному звучало и имя народа. При явной ориентации на византийскую традицию Русь тем не менее не называлась Россией (или Росией, как называет ее в сер. Х в. император Константин Багрянородный) до ХV в., когда это название было воспринято Московской Русью; а русь — «русские люди» не звали себя ни росами, ни иными именами, предлагаемыми сторонниками «иранского» происхождения имени русь. Можно понять, в частности, ПВЛ, которая использует «Житие Василия Нового» при описании похода 941 г., но не приемлет уничижительного византийского наименования: оно пригодилось позднее, когда уничижительный смысл стерся, а термин «Великороссия» стал соответствовать великодержавным устремлениям Москвы ^[139].

Но что тогда заставило выходцев из Швеции называть себя «народом рос» в Ингельгейме в 839 г.? Ответ на этот вопрос давно, с начала XIX в. (работ А. Г. Розенкампфа), был предложен сторонниками традиционного — летописного — происхождения названия русь: финноязычные прибалтийские народы — финны и эстонцы (летописная чудь) называют Швецию Ruotsi, Rootsi, что закономерно дает в древнерусском языке русь. Последние историко-этимологические разыскания показали, что эти названия восходят к древне-скандинавским словам с продуктивной основой на *roþs-, типа roþsmarðr, roþskarl со значением «гребец, участник похода на гребных судах».