Загадка песков - Эрскин Чайлдерс Страница 61

– Так не пойдет, слишком много рулежки, – сказал Дэвис, не поднимая глаз. – Греби ровно, но слушай меня. Ты видишь картушку компаса?

– Когда наклоняюсь вперед.

– Держи ритм, не нервничай, но всякий раз при наклоне бросай взгляд на компас. Наш курс зюйд-вест-тень-вест. Ты сидишь напротив, поэтому держи на норд-ост-тень-ост, ориентируясь на корму. Это нелегко, зато избавит нас от лишнего подруливания и освободит мне руку в случае надобности.

Я последовал указанию, хоть и не без труда, и постепенно наше продвижение делалось все ровнее, пока Дэвису совсем не стало нужды говорить. Единственными звуками стали теперь тихое шкворчание сковородки за левым бортом – это, как я знал, отдаленные звуки прибоя – да приглушенный скрип уключин. Я нарушил тишину лишь однажды, воскликнув: «Очень мелко», – когда правое весло коснулось песка.

– Не разговаривай, – скомандовал Дэвис.

Прошло с полчаса, и мой приятель добавил к этому набору звуки бросаемого лота. «Бульк!» следовал через регулярные интервал, когда груз уходил в воду, и Дэвис, придерживая руль бедром, управлялся руками с линем. Пользы с того выходило мало, и чем дальше, тем хуже. Я снова зацепил дно, а глянув за борт, заметил водоросли. Неожиданно лот ушел вдруг на большую глубину, а ялик, избавившись от сопротивления, которое всегда воздействует на малые суда на мелкой воде, буквально прыгнул вперед. Одновременно по неспокойной поверхности воды я сообразил, что мы оказались в действии сильного течения.

– Бузе-Тиф, – пробормотал Дэвис. – Греби теперь во всю мочь и ровно, как часы.

Ярдов сто я наваливался на весла, заставляя лодку буквально лететь. Промеры давали шесть сажен, а потом вдруг глубины столь же резко пошли на убыль: десять футов, шесть, три, один. Ялик зацепил дно.

– Отлично! – заявил Дэвис. – Теперь табань! Загребай только правым. – Лодка развернулась носом на норд-норд-вест. – Снова оба весла! Не обращай больше внимания на компас, просто греби и слушай мои команды. Приближается коварный участок.

Мой друг отложил карту, запихал лот под банку, и, опершись коленом на мокрый моток линя, стал непрерывно щупать дно древком багра – будучи размечено рисками через каждый фут, это приспособление не раз служило такой цели и ранее. Почти сразу я понял, что грядет заминка, потому как ялик завертелся на месте, как собака, потерявшая след.

– Останови лодку и бросай кошку, – скомандовал вдруг Дэвис.

Я подчинился, и мы медленно развернулись, повинуясь легкому течению, направление которого мой друг проверил по компасу. Потом с полминуты он сидел, погрузившись в свои мысли. Что поразило меня сильнее всего, это что Дэвис ни разу не попытался рассмотреть хоть что-то сквозь туман. Я понимал, что это дело совершенно бесполезное, потому как поле нашего зрения ограничивалось пятью ярдами, но сам, пользуясь передышкой, глядел во все глаза. Он принял наконец решение, и мы двинулись вперед, на этот раз быстро и прямо, как стрела, и по глубине большей, нежели длина багра. По лицу товарища я понял, что сейчас происходит нечто важное и шансы наши колеблются… Снова коснулись мы ила, и радость художника, закончившего шедевр, засветилась в его глазах. Немного сдав, мы нацелились на вест, и впервые за все время Дэвис стал вглядываться в туман.

– Вот он! – отрезал он. – Теперь легче!

Веха – обычное, воткнутое в дно деревце, – выплыла из мглы. Дэвис ухватился за него, и мы остановились.

– Отдых три минуты, – объявил он. – Мы показали хорошее время.

На часах было 11.10. Пока Дэвис готовился к следующему этапу, я съел пару сухарей и глотнул виски.

Мы добрались до восточного отводка Меммерт-Балье – канала, расходящегося за Юстом к востоку и западу, достигая южной оконечности острова Меммерт. Как нам это удалось, я даже представления не имел в ту минуту, но читатель может легко проследить маршрут, сопоставив мой рассказ с пунктирной линией на карте. Поясню лишь, что идея Дэвиса заключалась в том, чтобы пересечь пролив, называемый Бузе-Тиф, и выйти на противоположной его стороне в точке, расположенной существенно южнее нужного нам отводка Меммерт-Балье. Уклонение делалось в расчете на устремленное к северу отливное течение. Затем нам предстояло направиться на норд и попасть в отводок. Так и случилось. Причиной заминки послужила глубокая впадина посреди отмели Ицендорф – тупик с широким устьем, которое Дэвис едва не принял по ошибке за наш балье. У нас не было времени обходить подобные зазубрины по краю, поэтому мы предприняли бросок наперерез, рискуя пропустить высшую ее точку и оказаться либо унесенными в море (мелкие ошибки нарастали бы), либо бесцельно болтаться вдоль края.

Следующие три мили являлись решающими. Они включали в себя водораздел, протяженность и глубина которого оставались под вопросом, а также ключевую точку всего нашего перехода, место, где фарватер раздваивался. Нужное нам направление уходило дальше на запад, другая ветвь уклонялась к северо-западу. Нам предстояло грести вовсю, но не упускать из виду развилку. Прибавьте к этому течение, противное для нас до перехода через водораздел, и то, что отлив находился в самой неблагоприятной для нас стадии: было слишком мелко, чтобы рисковать срезать по пескам, но слишком глубоко, чтобы обозначились очертания канала. Да и компас при прохождении малых небольших извилин помочь не мог.

– Время, – сказал Дэвис, и мы тронулись.

Я тешил себя мыслью, что теперь по правому борту у нас всю дорогу будет тянуться череда бонов. Опыт приучил нас, что идущие параллельно материку и островам каналы, как правило, обвеховываются по северной стороне. Человек, не такой уверенный, как Дэвис, наверняка поддался бы искушению слепо следовать этим отметкам, перебираясь от одной к другой и теряя драгоценное время. Но Дэвис отлично знал характер «мистера Бона» и его эксцентричный характер и предпочитал полагаться на свое чувство направления, которое никакой туман не в силах был притупить. Будь у нас возможность видеть вехи, было бы замечательно, ибо мы знали бы, по какой стороне канала идем. Но даже это скромное удобство Дэвис принес в жертву скорости. Он перебрался к южному, необвехованному берегу канала, и пошел с помощью промеров, держась, так сказать, за край отмели Ицендорф, как за перила. Позже мой друг признался, что вынужден был так поступить в свете приближения к развилке с неизбежным для нее смешением бонов. Наш отводок шел южнее, поэтому нам стоило держаться южного берега и не полагаться на подсказку вех, пока мы не минуем критической точки.

Около часа провели мы в предельном напряжении сил: я – физических, Дэвис – умственных. Мне никак не удавалось грести в полную силу, потому что правое весло то и дело цеплялось за ил или водоросли да и залипание на мелкой воде тоже замедляло ход. Однажды нам пришлось вылезать и тянуть ялик за борта, потом запрыгивать и грести дальше. Туман ошеломил меня, заставив утратить все представления о времени пространстве, я чувствовал себя марионеткой, пляшущей под сумасшедшую музыку без мелодии и ритма. Расплывчатая фигура Дэвиса, ритмично машущего вперед-назад правой рукой, представляла собой механическую фигуру, безумную, как и я, но целеустремленную и назидательную в своем безумии. Затем циркуляции, описываемые его багром, приобрели в моем разгоряченном воображении некие гротескные формы. То мне чудился ус гигантского насекомого, то костыль ковыляющего хромого, то орудие чокнутого альпиниста, который сидит в веревочной петле и подтягивает, подтягивает себя к мифической вершине водораздела. На заднем плане этих видений мелькали две назойливые мысли: «Нам надо спешить» и «Мы плывем не туда». Что до последнего, то когда вы берете линкбоя ^[86], чтобы тот проводил вас через лондонский туман, то испытываете то самое ощущение: какое бы направление он ни выбрал, вам все время кажется, что это не тот поворот.