План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941-1945 - Алан Кларк Страница 61

Тогда я заложил последнюю ленту в станковый пулемет у полуподвального окна и всадил все 250 патронов в орущую грязно-серую фашистскую толпу. Я был ранен в руку, но пулемет не бросил. Груды трупов устлали землю. Оставшиеся в живых гитлеровцы в панике бросились к своим укрытиям. А через час они вывели нашего бронебойщика на груду развалин и расстреляли на наших глазах за то, что он показал им дорогу под огонь моего пулемета.

Больше атак не было. На дом обрушился ливень снарядов и мин. Фашисты неистовствовали, они били из всех видов оружия. Нельзя было поднять голову.

И вновь послышался зловещий шум танковых моторов. Вскоре из-за угла соседнего квартала стали выползать приземистые немецкие танки. Было ясно, что участь наша решена. Гвардейцы стали прощаться друг с другом. Мой связной финским ножом на кирпичной стене выцарапал: «Здесь сражались за Родину и погибли гвардейцы Родимцева».

21 сентября обе стороны были обессилены. Немцы очистили все русло реки Царицы и установили свои орудия в нескольких ярдах от главной пристани. Они захватили еще и большой участок площадью около полутора квадратных миль в районе застройки позади станции Сталинград-1, лежавшей между Царицей и Крутой балкой. Чуйкову пришлось перенести свой штаб из «царицынского бункера» к Мамаеву кургану, и теперь, когда район главной пристани оказался захваченным, гарнизон мог надеяться только на заводские переправы на северном конце города.

На этом этапе усилилась угроза того, что немцы в любой момент могут оказаться хозяевами всей южной половины города, вплоть до Крутой балки, так как южнее Царицы сражалась только одна оставшаяся русская часть, 92-я стрелковая бригада. Но силам Гота сильно мешали несколько отдельных очагов сопротивления, оставшихся сзади после первой танковой атаки 13-го и 14 сентября. В основном они находились вокруг гигантских элеваторов, и мы можем привести записи из дневников людей, воевавших с обеих сторон и бывших участниками одного боя.

Сначала пишет немец:

«16 сентября. Наш батальон плюс танки атакует элеватор, из которого вырывается дым, – в нем горит зерно, по-видимому, русские сами подожгли его. Варварство. Батальон несет тяжелые потери. В каждой роте осталось не более 60 человек. На элеваторе находятся не люди, а дьяволы, которых не берут ни пламя, ни пули.

18 сентября. Продолжается бой внутри элеватора. Русские внутри – обреченные люди; батальонный командир сказал: «Комиссары приказали им умереть в элеваторе».

Если все здания в Сталинграде так защищают, тогда никто из наших солдат не вернется в Германию. Сегодня получил письмо от Эльзы. Она ждет меня домой после победы.

20 сентября. Бой за элеватор все еще продолжается. Русские стреляют со всех сторон. Мы остаемся в нашем подвале; на улицу нельзя показаться. Старшину Нушке убили сегодня, когда он перебегал улицу. Бедняга, у него трое детей.

22 сентября. Сопротивление русских в элеваторе сломлено. Наши войска наступают по направлению к Волге. В здании элеватора мы нашли 40 трупов. Половина из них в морской форме – морские дьяволы. Взяли одного пленного, тяжело раненного, который не мог говорить или притворялся».

Этим «тяжело раненным» пленным был Андрей Хозяинов, из бригады морской пехоты, и его рассказ передает впечатление о характере уличных боев в Сталинграде, где личная храбрость и стойкость нескольких рядовых и младшего сержантского состава, часто отрезанных от своих и считавшихся пропавшими без вести, могли повлиять на весь ход сражения:

«Наша бригада североморцев переправилась через Волгу в ночь на 17 сентября и уже на рассвете вступила в бой с фашистскими захватчиками. Помню, как в ночь на 18-е сентября, после жаркого боя, меня вызвали на командный пункт батальона и дали приказ: добраться с пулеметным взводом до элеватора и вместе с оборонявшимся там подразделением удержать его в своих руках во что бы то ни стало. Той же ночью мы достигли указанного пункта и представились начальнику гарнизона. В это время элеватор оборонялся батальоном гвардейцев численностью не более 30–35 человек вместе с тяжело и легко раненными, которых не успели еще отправить в тыл.

Гвардейцы были очень рады нашему прибытию, сразу посыпались веселые шутки и реплики. У нас имелись два станковых и один ручной пулемет, два противотанковых ружья, три автомата и радиостанция.

18-го на рассвете с южной стороны элеватора появился фашистский танк с белым флагом. «Что случилось?» – подумали мы. Из танка показались двое: один фашистский офицер, другой – переводчик. Офицер через переводчика начал уговаривать нас, чтобы мы сдались «доблестной» немецкой армии, так как оборона бесполезна и нам больше не следует тут сидеть. «Освободите скорее элеватор, – увещевал нас гитлеровец. – В случае отказа пощады не будет. Через час начнем бомбить и раздавим вас».

«Вот нахалы!» – подумали мы и тут же дали короткий ответ фашистскому лейтенанту: «Передай по радио всем фашистам, чтобы катились на легком катере… к такой-то матери… А парламентеры могут отправляться обратно, но только пешком».

Фашистский танк попытался было ретироваться, но тут же залпом двух наших противотанковых ружей был остановлен.

Вскоре с южной и с западной сторон в атаку на элеватор пошли танки и пехота противника численностью примерно раз в десять больше нас. За первой отбитой атакой началась вторая, за ней третья, а над элеватором висела «рама» – самолет-разведчик. Он корректировал огонь и сообщал обстановку в нашем районе. Всего 18 сентября было отбито девять атак.

Мы очень берегли боеприпасы, так как подносить их было трудно и далеко.

В элеваторе горела пшеница, в пулеметах вода испарялась, раненые просили пить, но воды близко не было. Так мы отбивались трое суток – день и ночь. Жара, дым, жажда, у всех потрескались губы. Днем многие из нас забирались на верхние точки элеватора и оттуда вели огонь по фашистам, а на ночь спускались вниз и занимали круговую оборону. Наша радиостанция в первый же день вышла из строя. Мы лишились связи со своими частями.

Но вот наступило 20 сентября. В полдень с южной и западной сторон элеватора подошло 12 вражеских танков. Противотанковые ружья у нас были уже без боеприпасов, гранат также не осталось ни одной. Танки подошли к элеватору с двух сторон и начали почти в упор расстреливать наш гарнизон. Однако никто не дрогнул. Из пулеметов и автоматов мы били по пехоте, не давая ей ворваться внутрь элеватора. Но вот снарядом разорвало «максим» вместе с пулеметчиком, а в другом отсеке осколком пробило кожух второго «максима» и погнуло ствол. Остался один ручной пулемет.

От взрывов в куски разлетался бетон, пшеница горела. В пыли и дыму мы не видели друг друга, но ободряли криками: «Ура! Полундра!»

Вскоре из-за танков появились фашистские автоматчики. Их было около 200. В атаку они шли очень осторожно, бросая впереди себя гранаты. Нам удавалось подхватывать гранаты на лету и швырять их обратно.

В западной стороне элеватора фашистам все же удалось проникнуть внутрь здания, но отсеки, занятые ими, были тут же блокированы нашим огнем.