Азеф - Валерий Шубинский Страница 61

Одно из двух: либо полиция была в курсе всей эпопеи и мягко «вела» Рутенберга, не мешая ему (по некоторым сведениям, один из рутенберговских дружинников, «судей» и палачей, был агентом полиции)… Либо накануне 15 апреля была получена какая-то новая информация. Если верить воспоминаниям Герасимова — да, была получена. Об этом ниже.

Но почему-то только 30 апреля, когда госпожа Звержинская подала жалобу на невнесение арендной платы и исчезновение съемщика, на дачу явилась полиция. И нашла, так сказать, «знакомый труп», уже частично разложившийся.

Газеты описывали убийство как личную расправу инженера-боевика со своим «демоном-искусителем». Рабочие-гапоновцы считали убийцу своего вождя правительственным агентом. Если Рутенберг собирался преступлением спасти свою революционную честь — он просчитался.

А эсеры безмолвствовали.

5 июля Рутенберг в Германии, в Гейдельберге, встретился с Азефом.

Разговор, по его описанию, был таков:

«Я спросил, почему ЦК до сих пор ничего не заявил о деле в печати. Азеф ответил, что это объясняется массой очень важных дел, но что такое заявление будет сделано.

— Впрочем, что ЦК должен и может заявить?

— Раньше всего, что моя честь стоит вне всяких подозрений.

— Странный вы человек, Мартын Иванович! Ну, можно, конечно, заявить, что честь Гершуни стоит вне всяких сомнений. Но разве можно еще сказать, что честь Павла Ивановича (Савинкова. В это время он сидел в Севастопольской крепости в ожидании смертного приговора), или ваша, или моя вне всяких сомнений?

Я не нашелся ничего ответить.

Азеф упрекал меня в том, что я рассказываю о деле и о его участии в нем не так, как было в действительности. Я возражал, что все, что говорю, очень даже соответствует действительности.

— Хорошо, вы мне скажите одно: поручал я вам убийство Гапона или нет?

— Конечно.

— Вы лжете, Мартын Иванович!

Судорожно сжались кулаки. Только сознание об „оскорбленной“ мною уже раз „чести партии“ парализовало руку, поднявшуюся ударить наглеца.

— Мне с вами не о чем говорить больше! Впрочем, заявляю вам, как члену ЦК, для передачи Центральному Комитету, что я требую следствия и суда по делу Гапона.

Азеф подумал.

— Центральному Комитету я передам ваше заявление. Но вам говорю, что, как член ЦК, подам голос против суда. Если бы суд был назначен, это был бы суд между мной и вами. Так вот я вам говорю, что я этому суду просто отвечать ничего не стал бы…» ^[187]

Выяснение отношений продолжалось осенью, во время съезда партии на Иматре.

Натансон вспоминает о нем так: «Рутенберг и Павел Иванович убеждали меня, чтобы я согласился и убедил бы ЦК признать, что это дело — убийство одного Гапона — партийно. Я заявил, что этого никогда не будет. Тут же сидит и Азев, который держится такой тактики: то он поддерживает П. И. и Рутенберга — „ну что ж! можно признать, не все ли равно!“, то поддерживает меня, что „зачем признавать“…» ^[188]

Заявления о том, что его «личная и политическая честь вне всяких сомнений», Рутенберг все же добился. Но полностью он был «реабилитирован» лишь после разоблачения Азефа.

Для Рутенберга-эсера это было поздно. Разочаровавшийся в партии, оскорбленный, он уже давно оставил революционную деятельность. Последующая его жизнь была богата событиями: он вернулся к вере предков, стал сионистом, строил электростанции (да, он, инженер Рутенберг, был коллегой инженера Азефа!), возглавлял городское хозяйство Петрограда при Керенском и еврейское самоуправление в Палестине при англичанах. Под конец он, кажется, выражал сожаление о том, что случилось 27 марта 1906 года в Озерках.

Что касается Азефа, то для него устранение Гапона было, конечно, победой. Тем более приятной, что достигнута она была чужими руками.

Пятью днями раньше другие «чужие руки» избавили его от другой неприятной и неудобной личности.