Записки уголовного барда - Александр Новиков Страница 61

Несколько дней проходит без допросов. Начинаю потихоньку приживаться на новом месте. Сообща обсуждаем неожиданное затишье. Терняк, как всегда, предполагает худшее:

– Скорее всего, подельников арестовали. Сейчас с ними возятся. А может, обыски, квартиры шмонают…

Допоздна не могу уснуть. Часов в камере иметь не положено. Но репродуктор затыкается в десять, значит, уже далеко за полночь. По коридору шаги в нашу сторону. Коридорный бьет ключом по двери:

– Новиков, без вещей!

– Раз без вещей, значит, на допрос, – сонно ворчит Петруха.

Вскакиваю, собираюсь. Сигареты, спички – в карман.

Отворяется дверь, на пороге – сонный «попкарь».

– Выходи. Руки за спину.

– Сколько времени?

– Полпятого.

– Куда в такую рань?

– На танцы. По коридору идти – не пиздеть. Пошли.

Идем по лестницам вниз, через двор, в другое здание. Место уже знакомое – сюда прибыл несколько дней назад. Большой, широкий коридор, по бокам – двери «боксов» и небольших камер–«отстойников». Непрерывно приводят арестантов и распихивают по ним. Стою у стены, жду своей очереди.

– Новикова отдельно, – командует майор с повязкой.

Ведут в такой же бокс, что и с тараканом.

Через два часа грохот баланды – завтрак. В кормушку рука просовывает полбуханки хлеба, миску перловой каши и маленький алюминиевый черпачок – подобие ложки. Следом – другая рука с мерником-наперстком.

– Подставляй пайку или шлюмак.

Подставляю шлюмак. Из наперстка плюхается чайная ложка сахара, и кормушка захлопывается.

Значит, время семь утра.

Каша – гадость редкая, но другой не будет. Ем, черпая казенным «веслом», ножка которого до того коротка, что пальцы окунаются в кашу. Через час опять грохот засовов – проверка. По гулкому коридору обрывки фраз и гавкающие голоса:

– Встаем, хорош кумарить!.. Отвечаем имя, фамилию, статью! Из камер не выходить!

Открывают мою. Выкрикивают фамилию.

Отвечаю, как положено.

– Нехуево ты здесь устроился, один сидишь, кайфуешь!.. – юродствует майор, рисуясь перед двумя рядовыми. – Может, песню какую про тюрьму сочинишь, а-га-га!

После этих двух часов относительной тишины слышится лай собак – прибыл конвой. Народ начинают выгонять на шмон. Меня – со всеми вместе. Начальник конвоя – злющий, орущий и дико матерящийся старший прапорщик по фамилии Зас. Шмонает лично, издеваясь и поминутно всех оскорбляя.

– Сегодня не повезло, сегодня этот пидор Зас, – тихо говорит кто-то рядом, – ничего обратно пронести не даст.

Тем, кто едет на суд, что-нибудь да и передадут родственники. Обычно конвойные закрывают на это глаза или за две-три пачки сигарет разрешают взять что-то из еды в камеру. Но только не при этом начальнике.

Народ нехотя скидывает одежду, выполняя команду: «Раздеться догола!» Влетает Зас.

– Хуля блядь, суки ебаные, ни хуя не шевелитесь?! Давай короче, а то собак сейчас натравлю, чтоб вам яйца поотгрызли! Не ясно, что ли, сказал?!

Процедура ускоряется не намного.

– По одному, блядь, ко мне! Приседаем, ебана в рот, три раза! Ягодицы раздвинуть! Пасть раскрыть, блядь, язык к небу! После этого быстро одеваться и – к другой стене! Пошли!

Я в середине очереди. Спешить на обыск к такому начальнику конвоя не очень хочется. Смотрю за процедурой. Арестантов много, времени в обрез, поэтому в стороне начинают шмонать еще двое конвойных. Эти – не так злобно и дотошно, поэтому пытаюсь попасть к ним.

– Эй, длинный, а ты хуля там, блядь, ебана в рот, мнешься, давай иди сюда!

– Я не мнусь, а дожидаюсь очереди, – зло огрызаюсь я.

– Ах, блядь, очереди?!. А ну давай в сторону, шмотье на отдельный стол! – заорал он диким голосом, посинев от натуги.

Все обернулись.

– Ты, Новиков, не выебывайся, делай, что говорят, – раздается из-за спины голос майора с повязкой.

Голышом иду к отдельной лавке. Бросаю вещи. Со злобной мордой подлетает Зас.

– Я сейчас, блядь, рапорт напишу, что шмон задерживаешь, получишь, ебана в глаз, пятнадцать суток! Присядай три раза!

Выполняю команду.

– Рот открыть!

Открываю рот.

– Хуля ты его там наверху открываешь, мне снизу ни хуя не видно! Присядь!

Вопящее существо ростом чуть выше моего пупа, поэтому ему не видно. Приседаю. Вокруг вертится собака.

– Кругом! Одевайся!

Грузят по воронкам, поехали. Слава богу, начальник конвоя в другой машине. Закуриваем сигарету, пускаем по кругу. В кузове темно.

– Ты смотри, сука, доебался как до человека… – начинает кто-то разговор.

– Этого пидора на воле сколько раз уже пытались замочить. Никак не могут – везучий, падла.

Обитателей и попутчиков сегодняшнего рейса развозят по судам. Меня – на допрос в управление. Целый день – для протокола. Обещают со следующей недели никуда не возить, допрашивать в тюрьме.

– Буду теперь часто ходить в гости, – прощается следователь Онищенко.

– Милости просим.

Весь день ничего нового. Вечером возвращаюсь в тюрьму уже в другой компании. Кому-то дали срок, у кого-то отложилось до завтра. Народ обсуждает приговоры и думает, как при таком конвое пронести в камеры еду и сигареты. У меня ничего нет, поэтому иду спокойно. Думаю о том, что пусть допросы хоть каждый день, но без таких вот выездов.

Опять сортируют по камерам. Стоим вдоль стены, ждем переклички. Вбегает майор.

– Всем в сторону! Отошли к стене!

Повернувшись, орет кому-то:

– Заносите!

В двери протискиваются двое рядовых с носилками. На них сидит, держась руками за коленки, мужик с «пересиженным лицом» в полосатой робе. Штаны высоко закатаны. От колен до щиколоток– бинты с кровавыми пятнами. Проносят мимо нас и ставят перед выходом из корпуса. «Полосатик», глядя перед собой, монотонно, хриплым голосом материт все на свете и качается взад– вперед, хватаясь за щиколотки.

– Прострелили копыта, суки ебаные… петухи кашкарские… м-м-м…

Конвойные молча стоят рядом.

Между стоящими у стенки шепот:

– В побег, что ли, шел?

– У нас подстрелили или привезли?

– Наверное, где-то на этапе.