Стежки-дорожки. Литературные нравы недалекого прошлого - Геннадий Красухин Страница 61

Самым, конечно, серьёзным кандидатом в этом списке был Аркадий Петрович Удальцов. Он, кстати, тоже был в отпуске во время путча, но от него никто и не требовал, чтобы он прерывал отпуск. «А всё-таки любопытно, – думал я, – как повёл бы себя Аркадий на той редколлегии, где отмолчался его друг Кривицкий!» Но вполне допускал, что мог Удальцов и поддержать нас, а не Бонча с компанией.

Во избежание любых недоразумений скажу, что личные наши с ним отношения были хорошими. Но, как я уже писал, он со всеми был в хороших отношениях. И потому имел очень много шансов быть избранным в редакторы.

Я позвонил Сидорову. Тот к идее сделаться редактором «Литературки» отнёсся благосклонно. «Но ты всё же поточнее узнай, какой здесь расклад, – сказал он мне. – Надо мной ведь не каплет и в Литинституте!»

Узнав поточнее, я отчаялся. «Я за Удальцова», – говорили мои хорошие знакомые. А о Сидорове отзывались так: «Может, он и неплохой человек, но варяг! А Удальцов свой. От него никаких неожиданностей не последует».

«Что ж, – сказал мне Женя, появившись в газете в день выборов и выслушав мою информацию. – Пусть будет так. Плясать на себе я не дам. Такого удовольствия я никому не доставлю!»

Собрание началось неожиданно. Оказалось, что коллективу прислал письмо Бурлацкий. Он просит зачитать его перед выборами.

Читают. Фёдор Михайлович благодарит коллектив, с которым работал вместе и который имел честь возглавлять. Очень надеется, что у него окажется достойный преемник и очень не советует всем выбирать главным редактором людей типа Золотусского, то есть низких, не помнящих добра, которое им делают.

Игорь сжимает зубы.

Начинается зачитывание списка. Смысл чтения в том, что собрание должно решить, вносить или нет фамилию этого кандидата в бюллетень для тайного голосования.

Как я и думал, оглашение списка превращается в фарсовый спектакль. «А он дал согласие?» – спрашивают о Солженицыне. «А она согласна?» – об Ахмадулиной. Пока ни одна фамилия в бюллетень не попадает.

– Игорь Петрович Золотусский! – оглашает председательствующий.

Игорь идёт на трибуну.

– Самые страшные люди, – говорит он, – из номенклатуры. Я свою кандидатуру снимаю. Но призываю вас: не промахнитесь! Номенклатурный дух сжигает человеческое в людях.

– Стало быть, не вносим в бюллетень? – уточняет председательствующий. – Слово Аркадию Петровичу Удальцову.

Аркадий улыбается залу. «Знаете, – говорит он. – Я сегодня начал было набрасывать тезисы моего выступления, хотел поделиться с вами своими планами. А потом подумал: зачем? Мои планы – продолжать ту политику, за которую любит нас читатель».

Решением собрания в бюллетень вносится, наконец, фамилия – Удальцов.

Получает слово Сидоров.

– Я благодарю всех, кто выдвинул меня, но, к сожалению, вынужден отказаться. Мы сейчас, – объясняет он, – много интересного придумали в Литинституте. Поэтому оставить пост ректора я не могу. А моему другу Аркадию Петровичу Удальцову я желаю удачи.

– Стало быть, не вносим, – констатирует председательствующий.

Стало быть, нет! Из семнадцати фамилий в бюллетень для тайного голосования внесена одна. Через некоторое время объявляют результат: Удальцов избран подавляющим большинством – всего 12 против. Ровно столько работает сейчас у нас в отделе.

Дома включаю телевизор, смотрю новостную ленту. И вдруг: «В “Литературной газете” новый редактор. Им стал Аркадий Петрович Удальцов. Нельзя сказать, что победа досталась ему легко. Ведь за это место боролись семнадцать кандидатов».

И вольница наша начала съёживаться, как слегка проколотый мяч, медленно, но неотвратимо.

Поначалу Удальцов и Кривицкий держались с Золотусским очень опасливо: Игоря избрали сопредседателем, а потом и первым секретарём Союза российских писателей. Кто знал, куда в это смутное время могут повернуться события? Тем более что Союз российских писателей образовался после августовских событий, когда большая группа писателей заявила о том, что не хочет больше оставаться в одном союзе с Бондаревым, Анатолием Ивановым и Феликсом Кузнецовым. Не скажу, что уж очень много народу ушло из старого союза, но ушли те, кто хотел демократических перемен в стране, кто поддержал в августе Ельцина, кто приветствовал, может быть, и запоздалое предложение Горбачёва компартии – самораспуститься.

Ещё за несколько лет до того, как рухнул коммунистический режим, московские писатели создали литературное общество «Апрель», поддержавшее горбачёвские реформы. Уже тогда из стана бондаревского Союза писателей РСФСР раздавались истошные вопли. «Если бы вы только знали, о чём они там говорят!» – отзывалась об «апрелевцах» Татьяна Глушкова, которую я всякий раз, приходя на собрание «Апреля», видел затаившейся в углу с большой тетрадью на коленях. «Они мечтают погубить Россию! Они ненавидят всё русское!» – кричал Станислав Золотцев, позже избранный секретарём Союза писателей РСФСР, а тогда тоже посиживавший на заседаниях «Апреля», куда мог пройти любой желающий.

Конечно, ни о чём подобном никто на собраниях «Апреля» не говорил. И никто не произносил там речей страшных или ужасных. Радовались отмене цензуры, мечтали о консолидации всех демократических сил, информировали о том, что начинается выпуск независимого литературного альманаха, который так и назвали «Апрель»…

Так вот, «Апрель» тоже стал коллективным членом Союза российских писателей, сохраняя при этом собственную автономность. Союз российских писателей пополнился многими известными литераторами Санкт-Петербурга и периферии. В частности, в нём пожелал состоять Виктор Петрович Астафьев.

Не учитывать секретарства Игоря в этом союзе Удальцов и Кривицкий не могли. Тем более что от Союза писателей РСФСР мы удалились ещё при Бурлацком и сближаться с Бондаревым и другими Удальцов не собирался. А в то же время уж слишком невзлюбили Кривицкий с Удальцовым Золотусского за независимость.

Игорь сражался с ними, как лев, на изматывающих его редколлегиях. Кураторства Кривицкого над собой Золотусский не признавал. Кривицкий не настаивал на собственных замечаниях, но жаркие схватки Игоря с Удальцовым вокруг тех же замечаний, ставших вдруг удальцовскими, показывали, что всё Аркадию Петровичу было доложено и разъяснено, и Аркадий властно утверждал в газете справедливое в принципе правило – последнее слово остаётся за главным редактором! Вот только слово это часто оказывалось не слишком профессиональным!

Я уже говорил, что Удальцов был талантливым публицистом, но писателем не был, в литературной ситуации ориентировался не слишком хорошо, полагаясь в этом на многоопытного Кривицкого. Но опытность Кривицкого заключалась, скорее, в том, что он заковал себя в прочную броню, предохраняясь от возможных ударов. Прежде он шёл в фарватере тех, от кого зависел. Теперь он зависел только от непосредственного своего начальника Удальцова, который в свою очередь ждал от него самостоятельных решений. Квадратура круга! Потому что действовать самостоятельно Евгений Алексеевич Кривицкий был уже не способен.