Куприн. Возмутитель спокойствия - Виктория Миленко Страница 61

Озлобленный тем, что ему не дают додушить Андреева, Куприн начал отбиваться от Скитальца левой рукой, так что Скиталец, человек крупный и значительной физической силы, с большим трудом смог освободить Андреева» ^[280].

Андреева увели в коридор, откуда он кричал, что Куприну пора объявить бойкот. Александр Иванович некоторое время стоял в прострации, а потом ринулся на остальных. Досталось и Скитальцу, и Манычу, с которым они тузили друг друга, катаясь по полу. Куприна с трудом скрутили. «Эта сцена так подействовала на меня, — пишет Фидлер, — что со мной едва не приключилась истерика. И что самое страшное: кто-то, улыбаясь, успокоил меня замечанием, что это, мол, “совершенно обычное происшествие”!» ^[281] Потом Андреев рыдал, Куприн бил бутылки об стол, Ходотов старался их помирить. «Так, — записал Фидлер, — я оказался свидетелем одного из самых отвратительных событий, которые не принесут русской литературе ничего, кроме стыда и позора» ^[282].

Уже на следующий день расползлись слухи, что все избиты, а Фидлер прямо до крови, что Андреев вызвал Куприна на дуэль... А в «Пале-Рояле» сошлась группа литераторов, собираясь «объявить Куприну бойкот». Среди них были Александр Федоров, Борис Лазаревский, Анатолий Каменский, Маныч... Было составлено заявление, которым Александру Ивановичу сообщали, что его поведение позорит звание писателя, что в ближайшую неделю будет созван суд чести, а до разбирательства подписавшие бумагу прекращают с ним всякие отношения. «Любопытнее всего было то, что сошлись как раз собутыльники Куприна, — смеялся Сергеев-Ценский. — <...> Справедливость требует добавить к этому, что не больше, как через день большая часть подписавшихся под этим решением преспокойно снова кутила с Куприным».

Батюшкову удалось загладить это дело. Андреев простил Куприна и официально заявил, что Куприн болен, а на больных не подают в суд. Бедный Александр Иванович, конечно, раскаивался. Извинялся перед теми, кого избил, и даже плакал. Такой удар по репутации! Сначала Райлян, а теперь еще и это...

На защиту своего сотрудника встал «Современный мир». А также Федор Шаляпин. 20 ноября 1911 года, когда еще стояли шум и гам, на обложке журнала «Искры» был помещен замечательный снимок «Два друга». Шаляпин сидит за фортепиано, перебирает клавиши и улыбается фотографу, рядом стоит Куприн, правда, несколько хмурый.

Шаляпин не отвернулся от Куприна. Полагаем, он знал причину, из-за которой тот бросился на Андреева (видимо, было за что). К тому же в начале 1911 года Федор Иванович на себе испытал, что такое общественное порицание, если не сказать травля. Он, кумир и идол, вдруг превратился в мальчика для битья; от него отвернулись даже многие друзья. 9 января после спектакля в Мариинском театре во время исполнения «Боже, Царя храни!» он вместе с хором встал на колени перед царской ложей. Это он-то, друг Горького!

Словом, 1911 год заканчивался для нашего героя непросто, а следующий и вовсе начался с трагедии. Зимой умерла несчастная дочка Зиночка, и Александр Иванович прощался на Гатчинском кладбище с маленьким гробиком.

Можно ли было в таких условиях закончить «Яму», от которой его уже подташнивало? И Александр Иванович дождался: в 1912 году приличным тиражом вышло... окончание «Ямы», написанное за него Графом Амори. Под этим звучным псевдонимом скрывался Ипполит Павлович Рапгоф, известный в то время бульварный и порнографический писака. Бойким и малограмотным пером Граф Амори решил судьбу проститутки Любы, которую забрал из публичного дома студент Лихонин. Сначала она стала владелицей дешевой столовой, а потом поступила на содержание к богатому старику, чем немало обрадовала Лихонина. Другую героиню купринской «Ямы», Женю, поселил у себя журналист Платонов, но так мало ею интересовался, что Женя застрелилась... Прочитав это, Куприн опешил.

Теперь дальнейшая работа вообще лишалась всякого смысла. К тому же проклятое безденежье, обычно служившее стимулом, отступило. «Московское книгоиздательство», а вслед за ним и богатейшее столичное издательство А. Ф. Маркса приступили к выпуску его собрания сочинений ^[36*]. Это давало хорошие гонорары, к тому же собрания сочинений сразу выдержали несколько переизданий.

Александр Куприн становился классиком. Манычары поддерживали его «белый» образ. Сообщали в прессе, что Куприн вместе с гатчинским атлетом Веревкиным и Иваном Заикиным решили основать атлетический клуб, — тут же снимок: Заикин поднимает на руках Куприна и писателя Будищева, гатчинского соседа. Публиковали всевозможные заметки и фотографии: Куприн в спортивном журнале «Геркулес» демонстрирует бицепс; возделывает артишоки в огороде; стреляет в цель из ружья; с клоуном Жакомино дрессирует собаку; пропагандирует плавание, став членом школы плавания чемпиона мира Романченко; снимается в фильме «Жакомино жестоко наказан». Сохранился отзыв Александра Блока: «Я люблю Куприна... правда, мне не нравится его распыление везде и всюду: он и в цирке, он и в кинематографе, он и в ресторане “Вена”, и в плавательном бассейне, и в каждом журнале» ^[283].

Александр Иванович на подобные упреки отвечал, что сам не знает, как это получается. Приедут друзья, ну, сфотографируют, но кто разрешал печатать?.. «Я привык к тому, — говорил он в беседе с журналистом, — что в последнее время выдумывают на меня бог знает что, как на мертвого».

Судя по всему, к этому времени Куприн стал популярнейшей персоной.

Журнал «Огонек» в мае 1913 года (№ 20) сообщил, что вот-вот выйдет книга о Куприне, над которой работает Александр Измайлов. Эта публикация очень важна, так как книга не вышла (возможно, из-за начала войны). Именно по этой статье в «Огоньке», на наш взгляд, создавались массовый миф и легендарная биография писателя. В статье подчеркивалось, что биографии Куприна до сих пор никто не знает, между тем: «Она немногим уступает почти фантастической жизни Горького». Читателю напоминали и о том, что Лев Толстой мог видеть в Куприне «своего истинного ученика» уже потому, что первые жизненные впечатления оба вбирали в армии. Далее цитировались обширные фрагменты из автобиографии Куприна, написанной им по просьбе Измайлова для работы над книгой.

Читатель уже был подготовлен к ней «рекламой» манычаров и монологом автобиографического героя Платонова в «Яме»: «...я — бродяга и страстно люблю жизнь. Я был токарем, наборщиком, сеял и продавал табак, махорку-серебрянку, плавал кочегаром по Азовскому морю, рыбачил на Черном — на Дубининских промыслах, грузил арбузы и кирпич на Днепре, ездил с цирком, был актером, — всего и не упомню. И никогда меня не гнала нужда. Нет, только безмерная жадность к жизни и нестерпимое любопытство. Ей-богу, я хотел бы на несколько дней сделаться лошадью, растением или рыбой или побыть женщиной и испытать роды; я бы хотел пожить внутренней жизнью и посмотреть на мир глазами каждого человека, которого встречаю. И вот я беспечно брожу по городам и весям, ничем не связанный, знаю и люблю десятки ремесел и радостно плыву всюду, куда угодно судьбе направить мой парус...»