Тадзимас - Владимир Алейников Страница 61

Во-первых, работал часов по десять, а то и больше, каждый божий день. Во-вторых, просто не знал об этом. Да если бы и знал, то все равно вряд ли пошел бы. Время дорого. Так дорого время! Как я это понимаю сейчас! И уж лучше я сам, сам по себе, как умею, все это постараюсь увидеть и осмыслить, – так я рассудил. И это – в-третьих.

Солнечное затмение я наблюдал у нас в Коктебеле – а где же еще наблюдать его, когда живу здесь? У нас оно было неполным. Примерно девяносто шесть – девяносто восемь процентов всей площади, всей массы солнечного диска было закрыто надвинувшейся на него луной. Но ведь это – почти полное затмение. Почти. Остальное – досказывало воображение. И показывало – случайно увидел – телевидение. Да и так, собственными глазами, было на что поглядеть.

Одиннадцатое августа – день смерти Максимилиана Волошина.

Шестьдесят семь лет уже, с того самого, печального тридцать второго года, когда он здесь, в Коктебеле, в своем большом и ранее столь гостеприимном, а тогда, в начале тридцатых, с неопределенным каким-то, из-за множества обстоятельств, будущим, но сохранившем свой свет и дух, единственном в мире, неповторимом, прибрежном доме, ушел в свой последний путь, – прошло, – и сменялись времена года, сменялись власти, и люди, сюда приходившие, сменялись, – а дом выстоял, жив, как живы и свет, и дух, – и яснее ясного определился, высветлился, от земли киммерийской до высоких небес неким стержневым лучом встал во весь исполинский свой рост.

Величественная фигура – Максимилиан Александрович Кириенко-Волошин. Значительнейший человек в русской культуре.

И вот ведь как слились, накрепко соединились две текущих в его жилах крови – отцовская, украинская, запорожская, сечевая, степная, исконно русская, корневая, кровь извечных жителей Арианы, Аратты, Скифии, то есть нашей, родной земли, как бы там ее и когда бы ни называли, и материнская, немецкая, – и образовали сплав. Синтез.

И вот что из этого вышло.

Вот какой человек получился.

Огонь был высечен – славный! Разгорелось пламя – в полную силу. Свет его виден был – издалека.

Рекомендую обратить внимание на то, что в первой части его фамилии – Кириенко – есть залетевший в нее из древнейшего нашего языка слог «ки» – духовная нить, незримая связь.

А вот шумерский миф о происхождении мира.

Изначальный Океан – А-ки-ан – Не-земля-небо – породил праостров Киан, внутри которого зародился Энлиль – Воздушное колыхание – Ветер – наш русский Лель. Когда он окрепнул, ощутил в себе силу, то сумел разъединить мать Ки – Землю и отца Ан – Небо. Сам же с той поры стал именоваться – Кур-галь – Великая гора. От Кур-галя рукой подать до кургана. И тут же вспоминается украинская весна, праздник Красная Горка, сохранившееся доселе почитание Леля: «Ой, леле!..»

Не случайно это, поверьте. Все у Волошина – не случайно. Многое у него – предопределено. И очень многое – результат огромной внутренней работы. Совершенствования духовного. Пути – к свету. Сохранения этого света – и продления его, далее, в другие поколения.

Коктебельский дом Волошина – словно единственный в своем роде, нигде больше аналогов не имеющий – киот. Внутри этого киота – образ. Образа. Да, такой вот небывалый киот. Смотрите: опять – слог «ки». Крепка духовная нить, незримая связь!

Дом – куда ведут все пути и откуда ведут все пути. Дом – где свет, нескончаемый, негасимый. Дом – где дух, возрастающий, все вокруг – возвышающий.

Дом – нить. Дом – суть. Дом – внутрь себя путь. Внутренний мир. История его души.

Годы – а что они, годы? Шли себе. Дом – стоит. Стоит – как время. Сквозь время. Над временем.

Дом – кром. Дом – укром. Крымский дом. Киммерийский. Дом – звук: сам – звук. Дом встреч. Дом – речь.

Дом – торжество крова. Дом – сам – слово. Само слово. Сама слава.

Дом – тот, что рядом, об руку с трудом. Поруч – по-украински. Дом – вместе с поэтом. Дом – вместе со всеми нами. Дом – вместе с проросшими в настоящем, какое уж есть оно, и прорастающими в будущее духовными семенами.

Дом – сеятеля. Ваятеля – создававшего из света – сияние. Зодчего – создававшего из духа – вечное здание.

Дом – где создавались песни. Орфический дом. Дом – воплощение мысли. Материальное. В яви.

Дом – видящего. Зрячего. Дом – сведущего. Дом – ведущего: в завтра.

Дом – ведающего. Ведический дом.

Дом – ведического духа. Дом – ведического света. Дом – из Вед. Из речи, слуха, зренья, мысли. Дом Поэта.

И что ему какие-то там шестьдесят семь лет! Как и самому поэту!

А тогда, в шестьдесят пятом, когда впервые был я в Коктебеле именно в этот августовский день, его отделяло от дня смерти – физической лишь, поверьте! – Волошина – всего-то тридцать три года.

Ну разве не воскликнешь после этого – хотя бы по привычке, общепринятой, в основе своей имеющей обычную инерцию мысли, нежелание думать дальше, думать самому: «Боже, как быстро летит время!» Воскликнуть – можно, конечно. И никому это не возбраняется. Но мне сегодня почему-то не хочется так восклицать. Это как еще посмотреть ведь на то, что, собственно говоря, это такое – время. Что оно из себя – конкретно – представляет. И как оно движется. В пространстве, что ли? В земном? В рамках трех измерений? Или залетает и в четвертое? Может, и в иные измерения – тоже заглядывает? А может, и вообще частенько наведывается туда? Движется – как же? Идет? Бежит? Летит? Может быть, время – это совсем не то, что думает о нем большинство людей. Может быть, оно и не идет вовсе, и тем более – не бежит, и уж точно – не летит. А может быть, его просто – нет. Просто нет его, времени. И все тут. Может такое быть? Может. Все может, коли на то пошло, быть. Ведь известно: в разные периоды жизни время и движется по-разному. Я, например, постоянно это ощущаю. На себе самом испытал это. Множество раз. То оно ускоряется, да так иногда, что действительно его не замечаешь, сообразить не успеешь, глазом моргнуть не успеешь, а оно уж прошло, – то замедляется, вдруг, непредвиденно, да так, что девать его некуда, а оно все есть, и есть, и есть у тебя. В последние годы, на всем протяжении девяностых, время позволяет мне, время просто дает мне возможность, – очень вероятно, что сознательно дает оно мне эту возможность – работать. Счастливую возможность. Как ее назвать иначе? Только вот так и назвать. Счастливую. Редкостную. Вовсе не запоздалую. Но и за нее, как и за все вообще в жизни, надо платить. Тем же временем. Которое вне Коктебеля – ускоряется, изменяет свои очертания, меняет свой ритм, и все, из чего оно, даже по приблизительным представлениям, состоит, – меняет. В котором, живи я в Москве, а не в Крыму, я и чувствовал бы себя по-другому, и делал бы, возможно, что-то другое, и само время, ход его, течение его, ощущал бы совершенно по-другому. Но это – там, где-то там. Здесь, у нас, – другие ритмы. Здесь, у нас, – другое время. Духовное. Путеводное. Световое. Здесь – время речи. Имя времени – слово.

Сегодня – грустная годовщина. Очередная.

И вот, именно в этот день, – затмение.