Орел девятого легиона - Розмэри Сатклиф Страница 61

Он улыбнулся:

— Как-нибудь я тебе все расскажу.

— Я подожду, — отозвалась она.

Они сидели рядом и изредка перебрасывались словами, но больше молчали; иногда они быстро, с улыбкой, переглядывались, но тут же отводили глаза. Они вдруг стали стесняться друг друга. Марк сообщил ей, что Эска больше не раб, и думал, что она удивится. Но она не удивилась и только заметила:

— Да, Нисса мне говорила, когда вы уехали, и я порадовалась за вас обоих.

Они опять замолчали. За спиной у них среди раскачивающихся голых веток дикой груши запел дрозд, ветер подхватил песенку и швырнул вниз. Они одновременно обернулись и посмотрели на певца с шафранно-желтым клювом, качающегося на фоне холодной небесной голубизны. Марк сощурился от яркого солнца и тоже засвистел, а дрозд, кланяясь вместе с веткой, словно отвечал ему, раздувая в экстазе горлышко. Затем на солнце вновь набежало облако, и яркий мир погас.

В тот же момент они услыхали стук копыт по мокрой мостовой — по улице шла лошадь, потом остановилась — то ли перед их домом, то ли перед соседним, Марк не разобрал.

Дрозд еще продолжал заливаться, но когда Марк взглянул на Коттию, лицо ее омрачало не только набежавшее облако.

— Марк, что же ты теперь будешь делать? — спросила она.

— Теперь?

— Да, когда ты опять здоров. Ведь ты совсем поправился? — И быстро добавила: — Нет, наверное, не совсем, ты сейчас так хромал, гораздо больше, чем год назад перед отъездом.

Марк рассмеялся:

— Всю зиму я провалялся, как больной барсук, но сейчас я с каждым днем набираюсь сил.

— Правда?

— Правда.

— Так что же ты будешь делать? Вернешься в легион?

— Нет. В небольшой схватке я еще справлюсь, но идти с когортой маршем от порта Ития в Рим, делая по двадцать миль в день, я уже не могу. И уж, во всяком случае, я не гожусь на плацу.

— На плацу! — с негодованием повторила Коттия. — Видела я их плац через ворота походного лагеря. Вышагивают по прямым линиям, вытягивают враз ноги, перестраиваются по-всякому, а какой-то ими командует и ревет, как бык. Какое это имеет отношение к настоящим сражениям на войне?

Марк стал поспешно соображать, как бы получше объяснить ей, какое это имеет отношение, но он зря старался, она продолжала, не ожидая ответа:

— А раз не вернешься в легион, что же тогда?

— Еще не знаю.

— Может быть, поедешь домой?.. — начала она, но тут смысл этих слов дошел до нее, и глаза ее сделались испуганными. — Ты уедешь в свой Рим и заберешь с собой Волчка и Эску?

— Еще не знаю, Коттия, честное слово, не знаю. Почему-то я не думаю, что вернусь на родину.

Но Коттия не слышала его.

— Возьми меня с собой, — вырвалось у нее. Она чуть не плакала. — Скоро город обнесут стеной. Ты же не оставишь меня в клетке! Ты не можешь меня оставить! Ох, Марк, возьми меня с собой!

— Даже в Рим? — Марк не забыл ее прежней ненависти ко всему римскому.

Коттия вскочила на ноги, Марк тоже встал.

— Да! — выпалила она. — Куда угодно, только с тобой.

Две волны чувств нахлынули на него одна за другой, слившись воедино. Первая — радость от обретения, вторая — отчаяние от утраты… Как объяснить, что, не владея в мире ничем, даже ремеслом, он не имеет права брать ее с собой?

— Коттия… — начал он с несчастным видом. — Коттия, милая моя, ничего из этого…

Но он не успел закончить фразы: послышался взволнованный голос Эски:

— Марк! Где ты?

— Я тут! Иду! — крикнул в ответ Марк и схватил Коттию за руку. — Пока идем со мной.

Опять брызнул дождь, но при этом показалось солнце, и дождь сверкал на лету. Волчок встретил их во дворе и с веселым лаем закружил около них, вытянув прямой пушистый хвост. Сразу за Волчком следовал Эска.

— Только сейчас пришло. — Он протянул Марку тонкий запечатанный свиток папируса.

Марк взял папирус и удивленно поднял брови при виде знака Шестого легиона на печати. Коттия, Эска и Волчок тем временем здоровались друг с другом каждый на свой лад. Взламывая печать, Марк случайно поднял взгляд и увидел приближавшегося дядю Аквилу.

— Открыто проявлять любопытство — одна из привилегий старости. — Дядя остановился, возвышаясь над всей группой, столпившейся у колоннады.

Марк раскатал шуршащий лист папируса. Ярчайший свет слепил ему глаза, и написанные слова плыли посреди красных и зеленых пятен. «Центуриону Марку Флавию Аквиле от Клавдия Иеронимиана, легата Шестого Победоносного, привет!» — начиналось письмо. Марк пробежал глазами убористые строки до конца, потом поднял голову и встретил взгляд широко раскрытых золотистых глаз Коттии.

— Уж не колдунья ли ты из Фессалии [24]? Или ты просто ясновидящая? — проговорил он и снова уткнулся в письмо. Потом принялся читать его вторично, на этот раз внимательнее, вдумываясь в написанное и пересказывая главное вслух: — Легат изложил дело в сенате, и сенат вынес решение, какого мы и ожидали. Но легат пишет еще: «…в знак признания заслуг перед государством, неявность коих не делает их менее значительными…» — Эска, отныне ты — римский гражданин.

Вид у Эски был озадаченный, даже слегка встревоженный.

— Я не совсем понимаю. Что это значит?

Означало это многое, а главное — права и обязанности. Это могло означать также, что его ухо как бы переставало считаться обрезанным, и уже не имело значения то, что он был прежде рабом. Эска узнает это потом, позднее. В его случае это еще означало своего рода почетное освобождение, деревянный меч гладиатора, завоевавшего себе свободу на арене.

— Считай, что ты завоевал деревянный меч, — сказал Марк и увидел, что до Эски, бывшего гладиатора, начинает доходить смысл сказанного.

— Легат пишет, что за те же услуги, — продолжал Марк, — мне дают пособие выслужившего срок центуриона, командира когорты. Выплачено оно будет по старинке — частично в сестерциях, частично землей. — Помолчав, он принялся читать все подряд, слово за словом: — «По установленному обычаю, земля жалуется в Британии, поскольку здесь проходила твоя последняя военная служба. Но мой добрый знакомый, один из сенаторов, написал мне, что если ты пожелаешь, нетрудно будет поменять здешний надел на землю в Этрурии, откуда, если не ошибаюсь, ты родом. Официальные документы в свое время дойдут до вас обоих, но коль скоро замедленность хода бюрократической машины общеизвестна, я надеюсь быть первым, от кого ты узнаешь эту новость».

Марк перестал читать, рука с письмом медленно опустилась. Он оглядел окружавшие его лица: у дяди Аквилы было выражение стороннего наблюдателя, с бесстрастным интересом разглядывающего результат поставленного опыта; лицо Эски выражало напряженное ожидание; личико Коттии прямо на глазах заострилось и побледнело; Волчок выжидающе поднял свою большую голову. Лица… И вдруг Марку захотелось бежать, бежать от них от всех, даже от Коттии, даже от Эски. Они составляли часть его жизни, входили в его планы, они принадлежали ему, а он принадлежал им, но сейчас ему хотелось побыть одному, одному разобраться в происшедшем, чтобы ничье присутствие не повлияло на его решение. Марк отвернулся, отошел к низкой ограде, идущей вдоль наружной лестницы, и обвел взглядом намокший сад, где дикие нарциссы, точно мириады огоньков, плясали под фруктовыми деревьями.