Абу Нувас - Бетси Шидфар Страница 61

— На кого? — широко распахнув глаза, переспросил Яхья.

— Ты плохо выучил урок, — заметил Хасан, — забыл, как Абу Муаз называл нашу земную жизнь?

Яхья захихикал. Вошел Хали.

— Привет всем! Еще не опомнились от вчерашнего, а уж снова за пирушку? Ты видно разбогател, Абу Али!

Хасан кивнул. Он не хотел, чтобы Хали знал, что у него нет денег. Хали сел рядом с Хасаном:

— Будем пить и гневить Аллаха, пока живы, а когда умрем, пусть наши тела зароют под тенью виноградных лоз, а на могиле принесут жертву по древнему арабскому обычаю, только не верблюда пусть зарежут, а прольют доброе вино. Наши предки делали так издавна. Говорят, что люди из племени Кинана везли однажды бурдюки с вином из Сирии в Хиджаз и по дороге один из них умер от какой-то болезни. Вырыв ему могилу, они похоронили его, сели вокруг могилы и стали пить, а один из них полил могильную землю вином и сказал:

«Не лишай этот череп его питья,

Напои его вином, хотя бы в могиле.

Напои суставы, череп и могильного духа,

Как поит утром землю рассеивающееся влагой облако».

— Мастер сказал лучше! — невежливо вмешался Яхья. — Куда этим бедуинам до его стихов:

«О друзья, заклинаю вас Аллахом, не ройте

Мне могилу нигде, кроме Кутраббуля.

У чанов для выжимания винограда среди лоз,

А не возле похоронной зелени и душистых кипарисов.

Может быть, я услышу в своей могиле

Шум от ног выжимальщиков винограда».

— Когда ты сложил их, Абу Али? — восхищенно спросил Хали. Хасан пожал плечами:

— Не помню, я даже не записал. Мне понадобился пример на рифму «ли», и я сказал их ученикам.

— Эти стихи, которые ты даже не записал, останутся навеки, как строки Абу Муаза, — торжественно произнес Хали.

Постепенно в лавке собирались друзья — Ибн Дая, Раккаши, Муслим. Рассказывали, что после ухода Хасана Инан ушла к себе, а потом вышла с покрасневшими глазами, да и то потому, что хозяин заставил показаться гостям. В это время Шлома принес вина; он клялся, что лучшего не пили даже персидские цари.

Хасану стало весело, «расширилась грудь», как говорили в степи. Вино нежно журчало, переливаясь из кувшина в чаши, косые лучи солнца проникали через полуоткрытую дверь, и в их скользящем свете все казалось иным — циновка превращалась в блестящий шелковый ковер, войлок пушился собольим мехом, а стекло сверкало радугой горного хрусталя. Хасан посмотрел на учеников — они раскраснелись, уписывая кабаб, заказанный Хали; глаза Яхьи блестели, а у Абу Хиффана стали по-девичьи томными.

— Выпьем за здоровье этих молодых газелей, — сказал Хасан и обнял Яхью. — Пусть они получат от Аллаха все блага, которые Он обещал верующим, но, увы, не всегда посылает им!

Хали провел ладонью по щеке Яхьи:

— Клянусь Аллахом, такой молодец красивее любой девушки, пока у него не вырастет борода. Я охотно выпью за его здоровье и за здоровье любого, пока есть вино!

Шлома не скупился — видно, ему понравился плащ, к тому же он не хотел терять постоянных посетителей, которых по-своему любил. Они сидели долго — ели, выпили несколько кувшинов вина, стали было складывать шуточные стихи, высмеивая друг друга, но это быстро наскучило.

С минарета ближайшей мечети раздался призыв на молитву.

— Хороший голос у этого негодника, он мог бы стать певцом, — заметил Хали, прислушиваясь к муэззину.

— Сегодня ведь пятница, пойдем в мечеть, не пристало совершать молитву в доме иноверца, — предложил Раккаши. Со смехом и шутками друзья поднялись и, держась за руки, пошли в мечеть.

— Где твой плащ? — спросил Хали, видя, что Хасан выходит в кафтане.

— Он стал жертвой греховных побуждений, — ответил Хасан.

— Этот неверный не дал тебе в долг! — крикнул Хали и хотел вернуться в лавку, но Хасан удержал его:

— Аллах велел прощать грехи. Я сам не хотел просить его. Пойдем, мне не холодно.

Хасану было весело, щеки обвевал прохладный ветер, голова слегка кружилась. Они вошли в мечеть, сняли туфли и стали в ряды верующих. Перед Хасаном молился какой-то толстяк. Когда он стал на колени и поклонился, Хасан вспомнил рассказ о Муавии, и ему стало смешно. Боясь громко расхохотаться, он незаметно зажал рот ладонью, но смех прорвался сквозь закушенные губы. На него оглянулись, и он закусил губы еще плотнее.

Имам читал из Священной Книги. Хасан не вслушивался — он хорошо знал Коран и мог продолжить с любого стиха, его интересовала лишь манера декламировать.

— У муэззина хороший голос, а у этого — как у холощеного козла, — прошептал он вместо «аминь». Но вот до него дошел смысл стихов — имам дребезжащим старческим голосом возглашал суру «Неверные».

— Тут надо говорить громче, как же этот козел справится? — шептал Хасан. Имам, видно сделав отчаянное усилие, чтобы читать громко, провизжал:

— О вы, неверные!

— Мы здесь! — неожиданно для себя крикнул Хасан и рассмеялся, уже не сдерживаясь. Он смеялся, чувствуя, как по щекам текут слезы, смеялся до боли в животе. Друзья дергали его за одежду, кто-то из них пытался зажать ему рот, но Хасан отбивался. — Эй, имам, старый козел, ты звал неверных, а мы здесь! — еще раз крикнул Хасан. Он ничего не боялся, ему было только смешно. Он не испугался и тогда, когда разъяренные верующие набросились на него, вывернули за спину руки и потащили из мечети. Он не отбивался, когда неизвестно откуда взявшиеся стражники туго связали его, сняли с головы чалму и, сделав петлю, накинули на шею. Они отогнали беснующуюся толпу. Потом один из них, взяв в руку конец чалмы, пустил коня шагом. Хасан шел за ним, не оглядываясь. Ему все еще было смешно и казалось, что он освободился от какого-то бремени, уже давно тяготившего его.

Кто-то из толпы бросил в него камнем, но не попал. Выворачивая шею, Хасан увидел Хали, ударившего кого-то, и своих учеников, которые, прячась за спинами любопытных, пробирались за ним.

— А кто же будет разгонять дерущихся? — весело спросил Хасан стражников.

— Молчи, еретик, — замахнулся тот плетью, но опустил руку, встретившись с издевательским взглядом Хасана. Он выругался и пустил коня рысью, и поэту, чтобы не задохнуться, пришлось бежать. Он чувствовал, что выбивается из сил, сердце, казалось, подступило к самому горлу. Петля все туже давила шею, не хватало воздуха, ноги онемели, потемнело в глазах. Но тут стражник остановил коня, и Хасан, срывая с горла петлю, без чувств повалился на каменные плиты.