Одесская сага. Нэцах - Юлия Артюхович (Верба) Страница 61

Женя деловито оправила подол, пристегнула спущенные чулки и, присев на рабочий стол, закурила.

— Не возражаете, Леонид Моисеевич? — бросила она через плечо, с которого очень продуманно небрежно сползала черная кружевная бретелька комбинации. Высший шик. Черного белья в СССР в природе не существовало в принципе. Как Женя ночью тайком трижды красила добытую шелковую белую комбинацию и лифчик заодно с руками анилиновой краской, и тушью к счастью и, главное, сохраненному здоровью, не знал никто из семьи.

— После того, что на нем сейчас было, уже нет, — заведующий стоматологией Гольденберг заботливо накинул Женьке на плечи белый халат. — Не простудитесь, Женечка Ивановна.

«Не обольщайся, не настолько я разгорячилась за эти десять минут», — подумала Косько, но промолчала и, затянувшись, насмешливо посмотрела на своего обожателя и начальника. Жизнь налаживалась. Ее теперешняя должность главного бухгалтера в районной стоматологии это, конечно, не Ксюхины обороты, но выживать больше не надо, на хлеб с маслом хватает. А к ее юбилею, который через неделю, главврач Леонид Моисеевич сделал царский подарок.

Женька после первой примерки ухмыльнулась — надо же, как в детстве, своими руками!

— Рибка моя, золотыми вот этими рученьками, — уточнил Моисеевич, демонстрируя свои тонкие и невероятно умелые пальцы.

Фарфоровые зубы и золотые коронки — произведение искусства, созданное Гольденбергом для Евгении Косько, — по стоимости были практически автомобилем «москвич» во рту. Правда, на них не уедешь. Ну и ладно. Женька благосклонно, как должное, принимала подношения, не обращая внимание на завистливый шепот молодых смазливых медсестер. Главный бастион и самый ценный кадр стоматологической поликлиники из всего доступного и готового бабьего царства выбрал эту старую суку. Да от нее ж папиросами разит сильнее «Красной Москвы»! Да ей же на пенсию скоро!

Но и Гольденберг разменял седьмой десяток. И с Женей, в отличие от юных красоток, у него было даже серьезнее, чем он хотел. После многолетних неудачных ухаживаний и намеков она в прошлом году сама пришла вечером с месячным отчетом в его кабинет и закрыла дверь на ключ. И набросилась с такой одержимостью, что он только успел снять очки.

— Кажется, меня только что изнасиловали, — скажет Леонид Моисеевич, поднимаясь с пола.

— Сам виноват. Давно нарывался, — по-мужски ответит Женька.

Роман был сугубо служебным, несмотря на попытки Гольденберга встречаться в более комфортных местах и не только для секса. Вот и сейчас он сидел за рабочим столом и обращался к Женькиной попе:

— Я могу прийти поздравить двадцать второго домой?

— Нет, — не поворачиваясь, отвечала Женька.

— Но почему? Я твой начальник!

— Вот и поздравляй на работе, грамоту, там, вручи почетную, гвоздики. Можешь премию выписать.

— Ну почему домой нельзя? Я уже год, как вдовец! Ты что, меня стесняешься?

Женька недовольно обернулась и отчеканила:

— Стыдилась бы — не лежала б у тебя на столе. Мне семья новая не нужна. У меня уже была семья. И есть. Не хочу больше. Иди, вон, любую дуру с коридора свистни — они куда хошь и пойдут, и пригласят.

— Шейна Ивановна, — хмыкнул Леонид, — что ж ты вредная такая? И манкая такая, — он протянул руки и подвез Женю по столу к себе поближе, прижимаясь лицом к ее спине и запуская одну руку сверху в сумасшедшую черную комбинацию, а вторую под подол и шепча ей в спину: — С ними и поговорить не о чем, а ты — женщина-загадка.

В этом классической рабочей интрижке Женьке было нужно только одно. То самое. Сугубо для здоровья и чтобы чувствовать себя живой. И желанной.