Суд да дело. Судебные процессы прошлого - Алексей Кузнецов Страница 61

Тем временем Дрягин подготовил кассационную жалобу в Сенат. Сенаторы, во многом под влиянием мнения обер-прокурора Уголовного департамента Сената А. Ф. Кони, постановили передать дело на рассмотрение новым составом суда.

Обвиняемые и их защитники по окончании процесса

Второй судебный процесс проходил осенью 1895 года. Как вспоминал В. Г. Короленко, который вместе с двумя коллегами вел стенографическую запись: «И опять против них (мултанцев. — А.К.) выступили два полицейских пристава, три урядника, старшина, несколько старост и сотских, вообще тридцать семь свидетелей, в числе которых не было опять ни одного, вызванного по специальному требованию защиты. Словом, суд в Елабуге лишь в несколько смягченном виде повторил суд в Малмыже, причем вниманию двенадцати присяжных был предложен все тот же односторонне обвинительный материал, все те же слухи, неизвестно откуда исходящие, все те же вотяки, невежественные и беззащитные. Виноваты ли присяжные, что на основании одностороннего материала вынесли приговор, который опять не может быть признан».

Адвокат еще раз принес кассационную жалобу. После непродолжительного совещания сенаторы постановили отменить приговор и направить дело на новое рассмотрение Казанским окружным судом. Тем временем неутомимый В. Г. Короленко привлек к делу одного из ярчайших российских адвокатов — Николая Платоновича Карабчевского, причем тот сразу согласился осуществлять защиту бесплатно.

«Теперь сердце у меня легкое…»

Третий судебный процесс состоялся в мае 1896 года. В отличие от двух предыдущих, здесь защита действовала наступательно. Полицейские чины нехотя вынуждены были признать ряд служебных злоупотреблений. Эксперты обвинения путались, а часть фактически перешла на сторону защиты. Итог подвел Н. П. Карабчевский. Он последовательно, шаг за шагом разбил доводы обвинения: злым богам жертвы не приносятся в родовых шалашах; там не могут объединяться для ритуалов члены разных родов; крайне странно для удмуртов при принесении в жертву животных подарить им сердце и легкие, но не тронуть печень; и т. п. Разгромив в пух и прах этнографические построения обвинения, защитник перешел к собственно криминалистике. Он убедительно показал, что все имеющиеся в деле улики свидетельствуют о том, что тело Конона Матюнина было обнаружено непосредственно на месте убийства. Тщательно проанализировав выводы всех судебномедицинских экспертиз, Карабчевский убеждает присяжных: ни о каком «обескровливании путем подвешивания за ноги» не может быть и речи.

Подробнейшим образом разобрал адвокат собранные обвинением показания о якобы имевших место случаях кровожадности удмуртов — все они оказались либо неподтвержденными слухами, либо ложно интерпретированными случаями, либо вообще не имели отношения к делу, как упоминавшиеся выше преступления сумасшедших татарина и эвенка.

Отдельную часть выступления составили яркие примеры полицейского произвола во время следствия. Думается, Н. П. Карабчевский не случайно оставил их именно «напоследок»: десяти крестьянам-присяжным явно самим приходилось не раз сталкиваться с урядниками и приставами, и они вряд ли питали иллюзии в отношении их строгой приверженности законам. «Большое горе и несчастье — преступление, но преступные или безнравственные приемы раскрытия его — еще большее горе и несчастье. Это аксиома, которой проникнут весь гуманный дух наших Судебных уставов. Это идеал, это твердые пожелания законодателя — они и вылились в законе», — резюмировал адвокат.

Безукоризненно выстроенная защита произвела на присяжных, изначально вряд ли доброжелательно настроенных к мултанцам, большое впечатление. Впоследствии В. Г. Короленко вспоминал свой разговор с одним из присяжных, мельником, по окончании процесса. Этот человек приехал на суд с наказом от односельчан: «Смотри, брат, не упусти вотских. Пусть не пьют кровь». Первые дни он сидел, «уперши руки в колени, разостлав по груди русую волнистую бороду, неподвижный, непоколебимый и враждебный. Наконец, на шестой день, при некоторых эпизодах судебного следствия, в его глазах мелькнул луч недоумения». Теперь же этот простой человек благодарил Карабчевского и Короленко за то, что они не дали свершиться несправедливости: «Теперь сердце у меня легкое…»

Присяжным потребовалось менее часа для того, чтобы вынести оправдательный приговор, который был встречен обществом с большим воодушевлением. Хотя вопрос о наличии у удмуртов человеческих жертвоприношений еще долго обсуждался научным сообществом, вопрос о вине конкретных крестьян села Старый Мултан был закрыт.

Убийцы

Вопрос об истинных убийцах в 1932 году объявил разрешенным известный историк Заволжья Михаил Григорьевич Худяков. В 1927 году он предпринял поездку в Старый Мултан, встречался с некоторыми участниками тех событий. В своей книге «История Камско-Вятского края» он пишет: «Проф. Патенко, раскрывший Мултанское дело, сообщил, что человеческое жертвоприношение было инсценировано из мести двумя крестьянами д. Анык, но не назвал имена, так как в то время они были еще живы. В настоящее время мы публикуем их. Это Тимофей Васюкин и Яков Конешин. Тимофей пред смертью сознался о. Петру Тукмачеву на исповеди. Он имел целью выселить мултанцев с позьмов (плодородных земель. — А.К.) и поделить землю аныкцам. Тимофей Васюкин подкинул волос в шалаш Моисея Дмитриева, а Яков Конешин науськивал полицию на Моисея Дмитриева, пустил слух о том, что убийство совершено в его шалаше, и «нашел» подкинутый волос…» Иными словами, «ничего личного, чистый бизнес».

Проверить эти данные в настоящее время уже вряд ли представляется возможным; что, впрочем, не мешает мултанскому делу, как через почти 20 лет делу Бейлиса, остаться в истории российского правосудия трудной, но все-таки выдающейся победой закона и здравого смысла над примитивной ксенофобией, чиновным равнодушием и правовым нигилизмом большинства населения.