Мемуары госпожи Ремюза - Клара Ремюза Страница 61

Во время пребывания в Булони император послал в Париж своего брата Жозефа, которого приветствовали, так же, как и его жену, все правительственные учреждения. Таким образом, император мало-помалу определял место каждого и предписывал возвышение одних и унижение других.

К 3 сентября Бонапарт приехал к своей жене в Ахен; он остался там несколько дней и держал блестящий двор, принимая германских принцев, которые желали вручить ему свою судьбу.

Во время этого пребывания Ремюза получил приказание выписать в Ахен второй парижский театр, которым руководил тогда Пикар; в присутствии курфюрстов было устроено несколько праздников, довольно блестящих, хотя, конечно, не столь великолепных, какие мы увидели позднее. Архиканцлер Священной Римской империи ^[61] и баденский курфюрст ^[62] всячески старались угодить нашему властелину. Император и императрица посетили Кельн и поднялись по Рейну от Кельна до Майнца, где застали еще множество принцев и знатных иностранцев, которые ожидали их. Это путешествие продолжалось до октября.

Одиннадцатого октября у госпожи Луи Бонапарт родился второй сын ^[63], через несколько дней император вернулся в Париж. Это событие доставило большую радость императрице. Она надеялась на благоприятные последствия, которые упрочат ее будущее; а между тем в этот самый момент против нее составлялся новый заговор, который ей удалось раскрыть только после многих усилий и беспокойств.

После того как узнали, что папа прибудет в Париж для коронования, семья императора очень старалась помешать участию госпожи Бонапарт в этой важной церемонии. Зависть наших принцесс была по этому поводу чрезвычайно возбуждена. Им казалось, что подобная честь установит слишком большую разницу между ними и их невесткой; впрочем, ненависть не нуждается в какой-нибудь специальной причине, чтобы быть задетой тем, что удовлетворяет ненавистный предмет. Императрица горячо желала своего коронования: оно должно было утвердить ее положение в ее собственных глазах, и Жозефину тревожило молчание мужа. Казалось, он колебался.

Жозеф Бонапарт не пренебрегал ничем, чтобы уговорить его сделать из своей жены только свидетельницу церемонии коронования. Он доходил до того, что возобновлял вопрос о разводе и советовал воспользоваться готовящимся событием, чтобы решиться окончательно на этот развод. Он представлял выгоды союза с какой-нибудь иностранной принцессой или, по крайней мере, с какой-нибудь наследницей громкого титула во Франции. Он искусно доказывал, что такой брак даст надежду на наследование по прямой линии; ему удавалось заставить себя верить в это тем более, что он подчеркивал свою незаинтересованность: ведь это решение должно было его лично отдалить от трона.

Император, постоянно возбуждаемый своей семьей, по-видимому, охотно слушал эти разговоры, и некоторые неосторожные слова, которые вырывались у него, безгранично волновали его жену. Благодаря привычке доверять мне все свои горести, она сделала меня своей поверенной. Мне было довольно трудно дать ей добрый совет, и я опасалась быть слегка скомпрометированной в этой крупной размолвке.

Неожиданное событие ускорило удар, которого мы боялись. С некоторых пор госпожа Бонапарт заметила усиление близости между своим супругом и госпожой N. Напрасно я заклинала ее не создавать нового предлога к ссоре с императором, поскольку такой предлог немедленно используют против нее, – слишком возбужденная, чтобы быть осторожной, она, несмотря на мои уговоры, выжидала случая убедиться в своих подозрениях.

В Сен-Клу император занимал апартаменты, выходящие в сад и расположенные на одном уровне с ним. Над этими апартаментами он велел меблировать маленькое и совершенно отдельное помещение, сообщавшееся с его собственным потайной лестницей. Императрица имела некоторые основания опасаться назначения этого укромного уголка. Однажды утром, когда в ее салоне было довольно много народа (госпожа N. уже в течение нескольких дней находилась в Сен-Клу), императрица, увидев вдруг ее выходящей из помещения, встает через несколько секунд после ее ухода и говорит, притянув меня к себе в амбразуре окна: «Я хочу сейчас же убедиться в моих подозрениях; оставайтесь в этом салоне со всеми окружающими, а если обо мне будут спрашивать, скажите, что меня позвал император». Я старалась ее удержать, но она была вне себя и, не слушая меня, тотчас же вышла, а я осталась, очень обеспокоенная тем, что может произойти. Через полчаса императрица быстро вошла в салон из своих апартаментов через дверь, противоположную той, в которую вышла; она казалась сильно взволнованной, едва могла сдерживаться и села возле пяльцев, которые стояли в салоне. Я оставалась вдали от нее, занятая работой, и избегала смотреть на нее; но я ясно видела волнение, которое выражалось в резкости движений императрицы, обыкновенно столь мягких.

Наконец, так как она была неспособна молчаливо переживать сильное волнение, каково бы оно ни было, императрица не могла дольше оставаться в таком принужденном состоянии и, громко позвав меня, приказала мне следовать за собой. Как только мы вошли в ее комнату, она сказала мне: «Все кончено! То, что я предвидела, вполне доказано. Я искала императора в его кабинете, его там не было; тогда я поднялась потайной лестницей в маленькую комнату; дверь была заперта, и сквозь замочную щель я услышала голос Бонапарта и госпожи N. Я громко постучала, назвав себя. Вы понимаете, как я смутила их; они очень долго не отворяли мне, а когда отворили, их вид и беспорядок не могли оставить у меня ни малейшего сомнения.

Я знаю, что должна была бы сдержаться, но это было для меня невозможно, и я разразилась упреками. Госпожа N. начала плакать. Бонапарт был так сильно разгневан, что я насилу успела спастись бегством от его злобы. В самом деле, я до сих пор еще дрожу, так как не знаю, до какой крайности он мог дойти. Вероятно, он придет, и я ожидаю ужасной сцены».

Можно себе представить, как волнение императрицы передалось мне. «Не делайте, – сказала я ей, = второй ошибки: император не простит вам, что вы доверили это кому бы то ни было. Позвольте мне удалиться. Нужно подождать его, нужно, чтобы вы были одни, и постарайтесь смягчить его и поправить такую страшную неосторожность». После этих нескольких слов я удалилась и вернулась в салон, где нашла госпожу N., которая бросила на меня обеспокоенный взгляд. Она была очень бледна, говорила отрывисто, несвязно и старалась угадать, знаю ли я что-нибудь.

Я принялась за свою работу спокойно, насколько могла; но трудно себе представить, чтобы госпожа N., видя меня выходящей из этого помещения, не поняла, что мне только что пришлось быть поверенной. Все присутствующие в салоне смотрели друг на друга, не понимая ничего из того, что происходило.