Несокрушимые - Игорь Лощилов Страница 60

— Что? Что там такое?! — старцы были готовы сорваться с места, один всё-таки не удержался и подошёл ближе.

— Там ничего нет, — чуть слышно прошептал Гурий.

— Как нет, а это? — воскликнул подошедший и извлёк на свет нечто круглое.

— А-а-ах! — пронеслось по палате — то была вылепленная из глины голова Гурия.

Афанасий первым догадался о том, что произошло. Бедный брат Малафей, он же обещал вернуть ценности обители и явить всем подлость Гурия. После их разговора Ржевитин, верно, пришёл в трапезную и совершил новую замену. Но если это так, ценности снова вернулись на своё место в казначейский корпус. Спешно вызванный Симон с удивлением подтвердил это. «Бедный брат! Сколь неуместной оказалась его последняя добродетель», — с горечью думал Афанасий, поглядывая на постепенно приходящего в себя Гурия, который, не утруждая себя объяснениями, твердил одно:

— Я же говорил, что там не было ценностей, я же говорил...

— Ценностей действительно не было, — подтвердил Голохвастов и смахнул на пол глиняную голову. Отомстил всё-таки Гурию за тогдашнюю шутку насчёт того, к какому золоту приставлен Афанасий.

На том дело и кончилось, не было настроя, чтобы дойти до сущности, обязались ведь простить друг другу прегрешения. Только Афанасий не мог найти в себе силы для этого и кипел от негодования: ушёл-таки, подлец, извернулся, в который раз обвёл вокруг пальца. А Гурий снисходительно посматривал в его сторону и усмехался: чего взять, молодой ещё.

Старцы вышли на площадь, с ними и воеводы. Иоасаф снова говорил о мире и согласии, Долгорукий с Голохвастовым показывали это воочию, обнимались и вздымали крепко сжатые руки. К тому же призывали своих сторонников, и на площади началось настоящее братание. Ему очень поспособствовали появившиеся бочки с вином и пивом. Прощай, Масленица, которую в этот раз никто так и не видал, здравствуй, Великий пост, который, к несчастью длился в монастыре уже три месяца.

Но в тот день не только гуляли. На следующую ночь ожидалось прибытие обоза, к этому времени приурочили большую вылазку, к ней и стали готовиться. К лавре вело пять больших дорог. Две северные — на Углич и Переславль — исключались из-за длинного обхода. Три другие проходили через расположение вражеских войск. Выбрали ту, которая шла к Александровской слободе. В непосредственной близости от лавры к ней подступали два оврага: Служень и Сазонов. Замысел состоял в том, чтобы троицкому войску двинуться по дороге на Александровскую слободу, занять овраги, затем, оттесняя ляхов дальше на юг и северо-восток, расширить проход и обеспечить таким образом безопасную проводку обоза. Ему навстречу были посланы специальные люди для разведки и прокладки пути. В былое время непременно сделали бы отвлекающую вылазку в другом направлении, что так любил Голохвастов, теперь же из-за малого количества людей и припасов приходилось протягивать ножки по одёжке. Собрали и раздали войскам псе, что наскребли, делая большой риск: если обоз не придёт, для дальнейшей защиты останутся только камни.

Проведя первый день Великого поста в предбитвенных приготовлениях, помолившись и причастившись, троицкое войско вышло навстречу обозу. Начало вылазки складывалось удачно, ляхи нападения не ждали, и троицкие быстро продвигались вперёд, выбивая из оврагов малочисленные дозоры. Трудности возникли позже, когда сошли с дороги, — глубокий снег быстро выматывал и без того слабых воинов.

Первым вступил в бой южный отряд, который после перехода Сазонова оврага наткнулся на казацкие заставы. «Лисовчики», как всегда пьяные, были легко рассеяны и отбежали к горе Волкуше. Отряд не стал их преследовать, но частью сил повернул налево, продолжив движение строго на юг. Лисовскому, отнёсшемуся вначале к известию о нападении довольно беспечно, теперь пришлось встревожиться, ибо на пути троицких находились его обозы. Правда, тревога быстро прошла из-за явной неразумности нападавших: они шли мимо горы Волкуши с открытым правым боком, как бы намеренно подставляя его. Что ж, дураков надо учить, и он приказал трубить сбор.

А начальствующий над отрядом Иван Ходырев, услышав суматоху в казацком стане, только радовался, ибо решил нарочно подразнить противника, чтобы отвлечь его от всего остального. Когда же Лисовский бросил свои сотни на казавшуюся такой лёгкой добычу, Ходырев, сдержав первый натиск, дал сигнал другой, притаившейся части отряда и зажал казаков в клещи. Закипел кровавый ночной бой.

В ином положении оказался второй отряд. Противостоял ему хитрый и ленивый пан Тышкевич, который предпочёл не вступать в бой и отвёл свои войска в сторону, заставив нападающих двигаться по снежной целине. Они быстро выдохлись и остановились.

Лисовский же, введя новые силы, стал постепенно одерживать верх и грозил отбросить троицких в овраг. Никак только не мог уяснить их цель и ожесточение, покуда с дальних застав не сообщили о движении обоза. Пан сразу понял, в чём дело, и бросил своих людей наперехват. Отряд Ходырева был спасён. Бог вообще в этот день держал нашу сторону — поднялся ветер, повалил снег, и так завьюжило, что мудрено затеряться и целому войску. Казаки разлетелись по полю и наткнулись на обоз, когда он уже подходил к крепости. Их разрозненные наскоки удалось отбить сравнительно легко: несколько раненых, четыре пленённых обозника — вот и весь казацкий улов.

Лавра встречала прибывающих колокольным звоном. Несмотря на ночь, площадь быстро заполнялась людьми. Долгорукий придирчиво осматривал обоз, на его лице так и читалось: не густо. Стоящий рядом Иоасаф тихо примолвил:

— Благодати не бывает мало или много, о ней токмо молятся.

Князь хотел что-то ответить, но услышал оклик и бросился к сыну. Они радостно хлопали друг друга, вздымая снежную пыль.

— Ну, как ты, сынок?

— Да ничё, отощал ты чтой-то, батя.

— Как не отощать? Хлеб на молитвах замешиваем, на свечах печём, благодатью мажем — больно святой хлеб получается. Погодь-ка...

Обозный воевода Сухан Останков поклонился Долгорукому:

— Государь благодарит тебя за службу и прислал в подмогу 60 ратников, 20 пудов зелья и харчишек на 60 подводах. Ещё Авраамий 20 людишек присовокупил, собрали, сколь могли, — Повернулся к архимандриту: — А тебе, отче, патриарх Гермоген передаёт своё благословение и грамоту.

Иоасаф взял свиток, развернул и передал Долгорукому:

— Ты позорче, прочти, чтоб все слышали.

Князь подошёл к факелам.

«Патриаршее слово к Троице-Сергиевой обители.

Чада мои любезные! С великой гордостию следим за подвигом вашим и с сердечным ущемлением сострадаем телесным томлениям. Непостижимо есть уму суетному, как превозмогаете вы нашествие супостатов и светите поверженным в темноту смуты, подобно негасимой лампаде. Не может сотвориться сей подвиг без чуда, но чудо — епархия Отца Небесного. Значит, это он опоясал ваши чресла терпением, наполнил сердца мужеством, вложил силу в руци ваши. Молимся всем миром, чтобы Он и впредь споспешествовал рассеянию врагов ваших и преодолению обстояний. Чтобы дал вам щит спасения своего, сохранил на радость нам и на пример потомкам, как надо стоять за землю русскую и веру православную.