Забытые герои Монпарнаса. Художественный мир русско/еврейского Парижа, его спасители и хранители - Алек Эпштейн Страница 60

III

В многотомной антологии «Евреи в культуре русского зарубежья», выпускавшейся трудами неутомимого подвижника Михаила Ароновича Пархомовского (1928–2015) и его соратников в 1992–2014 годах, об этих людях опубликованы обстоятельные статьи и подборки документов, а сам серовский портрет Марии Цетлиной помещен на обложке выпущенного в 1993 году второго тома. Это важно, прежде всего, потому, что возвращает эту семью в то бикультурное идентификационное пространство, в котором этим людям и памяти о них естественнее всего находиться. В огромной литературе о первой русской эмиграции факт иного этнического происхождения и/или вероисповедания тех или иных деятелей культуры практически всегда обходится молчанием, реализация же в Израиле проекта воссоздания еврейской государственности и ее древнего национального языка шла путем отказа от любого иного культурного и лингвистического наследия, в том числе русского. В результате этого русско-еврейская интеллигенция в эмиграции оказалась «между стульями», будучи причислена либо к деятелям исключительно русской культуры, либо к сионистам, мечтавшим о национальном возрождении в Эрец-Исраэль. Разумеется, были и такие, но и они принадлежали к обоим народам и обеим культурам, сформировав то, что Довид Кнут (урожденный Фиксман, 1900–1955) охарактеризовал как «особенный русско-еврейский воздух»; важно продолжение этой строки поэта, отнюдь не переживавшего ни по поводу недостаточности «русскости», ни в связи с тем, что этой «русскостью» была «размыта» «еврейскость»: «Блажен, кто им когда-нибудь дышал». Цетлины как раз принадлежали к числу тех, кто этим воздухом дышал всю жизнь.

Цетлины уезжали из России не из-за еврейских погромов, а из-за победы большевистской революции и начала красного террора. Большевикам в еврейской общине подмандатной Палестины, а тем более в Государстве Израиль после провозглашения в 1948 году независимости, не особенно симпатизировали, но эти проблемы воспринимались как чужие. Героями были люди, сделавшие выбор в пользу Палестины/Эрец-Исраэль. Тогда же, когда из Одессы уехали Цетлины, в апреле 1919 года, ее покинул и их товарищ по партии социалистов-революционеров Пинхас Рутенберг (1879–1942). В конце 1919 года он иммигрировал в Палестину/Эрец-Исраэль, где стал одним из организаторов отрядов еврейской самообороны, инициатором создания существующей до сих пор Электрической компании, членом Национального совета (своего рода протоправительства «государства в пути»), а в последние годы жизни — даже его председателем³⁶⁴. Выбор, сделанный П. Рутенбергом, считался в Израиле единственно верным с национальной точки зрения. Издание же русскоязычных литературных журналов и помощь не сионистскому проекту, а русским писателям и художникам считались чуть ли не предательством национальных идеалов. Живших во Франции русских литераторов еврейского происхождения Сашу Черного (настоящее имя — Александр Гликберг, 1880–1932) и Марка Алданова в еврейской общине Палестины/Эрец-Исраэль, а позднее в Израиле, тоже не считали своими, их произведения на иврит никогда не переводились и не издавались. Примером для всех русских писателей еврейского происхождения должен был стать Владимир Жаботинский (1880–1940), которого, например, Нина Берберова охарактеризовала как «одного из умнейших людей, каких она знала»: «Я часто буквально пила его речь, живую, острую, яркую, своеобразную, как и его мысль»³⁶⁵.

Но, вместо того чтобы быть русским писателем, В. Е. Жаботинский стал одним из ключевых идеологов сионизма и лидером целого ряда национальных структур, истово боровшихся за скорейшее появление на карте мира еврейского государства. Проблема была, конечно, не в Цетлиных, а в репертуаре социально-культурных идентификаций и родов деятельности, считавшихся в Израиле «допустимыми» для евреев в годы борьбы за государство.

«Михаил Осипович был русским писателем и во многом человеком русской культуры», — писала их с Марией дочь Ангелина, и с этим не спорит никто. Однако не менее важно продолжение ее тезиса:

Одновременно он всю жизнь оставался верен еврейскому народу. Он это ясно выразил в стихах в сборнике «Глухие слова»:

С одним народом я скорблю,

С ним связан я кровью.

Другой безнадежно люблю

Ненужной любовью³⁶⁶.

Эти строки были опубликованы в 1916 году, но оставались верными на всем протяжении жизни как Михаила Осиповича, так и Марии Самойловны. Брак их, заключенный в 1910 году, был оформлен во Франции в городе Байоне, причем не только в мэрии, но и в синагоге³⁶⁷. Их дочь Ангелина с Полем Кривицким в 1937 году тоже прошли обряд бракосочетания в мэрии и в парижской синагоге на улице Монтевидео³⁶⁸. Цетлиным удалось пережить годы Холокоста в новой эмиграции (в это время их библиотека и архив в квартире на rue Nicolo были разгромлены нацистами³⁶⁹), но отец Поля, Роман Кривицкий, был в 1943 году схвачен гестапо и погиб в концлагере³⁷⁰. О преследованиях, которым подвергались евреи, они помнили всегда, считая необходимым напоминать об этом тем, кто знать об этом не хотел. В 1958 году Мария Самойловна писала Е. А. Извольской (1896–1975), предложившей к печати в поддерживаемый ею журнал «Опыты» апологетическую работу о последнем русском царе и его «идиллическом отношении к людям»: «Николай II был членом (и даже, говорили, председателем) „Союза русского народа“, который организовывал еврейские погромы. Мне душевно и нравственно невозможно как издательнице „Опытов“ помещение статьи об их идиллическом отношении к людям»³⁷¹.

Хотя ни сами супруги Цетлины, ни их родители или дети никогда не жили в Палестине/Израиле, еврейское государство отнюдь не было им чуждым, занимая определенную роль в их жизни еще до его создания. Осип Самойлович, по словам его внучки, «поощрял сионизм, купил в Палестине оранжерею, где основали киббуц»³⁷². После смерти Михаила Осиповича Мария Самойловна передала его коллекцию книг университетской библиотеке в Иерусалиме. В 1959 году она подарила городу Рамат-Ган свою художественную коллекцию. Предшествовало этому письмо, написанное на русском языке и направленное 25 января 1959 года Авраамом Криници (1886–1969), на протяжении более чем сорока лет бывшим мэром Рамат-Гана, Марии Самойловне, в котором он писал, что в городе начинается строительство музея, где ее коллекция займет отдельный павильон, коему будет присвоено имя Михаила Осиповича Цетлина. А. Криници оставался мэром Рамат-Гана еще десять лет, до самой своей смерти, но обещание, данное им М. С. Цетлиной, он не сдержал.

Известный театральный и художественный критик Хаим Гамзу (1910–1982), основатель театральной школы «Бейт Цви» в Рамат-Гане и многолетний директор Тель-Авивского художественного музея, в свое время писал:

Собрание картин, только что полученных муниципалитетом Рамат-Гана в дар от госпожи Цетлиной из Нью-Йорка, состоит в основном из произведений русских художников, близких к журналу «Мир искусства», выходившему под редакцией и под художественным руководством Сергея Дягилева и Александра Бенуа. В этом собрании имеются работы Леона Бакста, Александра Бенуа, Мстислава Добужинского, Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова, Филиппа Малявина, Александра Яковлева, Савелия Сорина, Дмитрия Стеллецкого, Сергея Чехонина и великого русского портретиста Валентина Серова. Судя по коллекции, некоторые из художников просто бывали в доме дарительницы, с иными ее связывали, видимо, и дружеские отношения. Среди картин много портретов самой Цетлиной и членов ее семьи. Другая часть коллекции — эскизы к театральным постановкам — в этой области специализировались художники объединения «Мир искусства». Кроме того, в собрании имеются четыре офорта Рембрандта, четыре — Фрагонара, две акварели Константена Гиса, рисунок Марке, два рисунка известного мексиканского художника Диего Ривьеры, приятный натюрморт Серузье, ученика Поля Гогена³⁷³.