Жизнь и труды Клаузевица - Андрей Снесарев Страница 60

Если с первой частью доводов генерала следует в целом согласиться, то правота второй весьма сомнительна. Определенную пренебрежительную интонацию по отношению к представителям классической немецкой философии следует оставить на совести автора доклада. Действительно, с прагматичной точки зрения, для скорейшего удовлетворения запросов практики и привлечения внимания специалистов к тем идеям Клаузевица, которые являются особо актуальными в современных условиях, подобный подход (правда, с некоторыми оговорками) имеет право на существование. Однако интересы глубокого познания идей немецкого теоретика требуют признания его именно как военного философа. Только понимая генезис и логику развития взглядов теоретика, можно в полной мере понять их сущность, сделать их использование продуктивным. В защиту Клаузевица следует сказать, что его идеи ценны как раз широким социально-философским взглядом на войну, и в этом не только сила его учения, но и объяснение его долговечности. Одновременно хотелось бы заметить, что обвинение мыслителя в чрезмерном философствовании вряд ли будет способствовать популяризации учения Клаузевица.

В этой связи стоит отметить, что в нашей стране, в отличие от Германии, ссылки на «философский туман» теории Клаузевица присутствовали совсем недолго, лишь на начальном этапе появления его трудов. В России подавляющее большинство исследователей давно отказалось искать в наследии немецкого военного мыслителя ответы на узко-военные, второстепенные вопросы, не их принято считать главным достоинством трудов Клаузевица ^[360].

Главной же причиной, которая препятствовала полноценному использованию методологии своего соотечественника и мешала многим представителям военной и политической мысли Германии осмыслить творческое наследие Клаузевица по-настоящему глубоко, является стремление искать в трудах почти двухвековой давности готовые ответы на вопросы современности.

Чтобы не на словах, а в действительности понять природу войны и увидеть сложную палитру проявления политического в войне, нужно предпринимать серьезные интеллектуальные усилия. Навсегда правильных рецептов для решения всех частных вопросов войны, какими бы животрепещущими они ни казались в конкретный исторический момент, просто не может существовать. Тем же, кто вопреки здравому смыслу усердно пытается искать их, «лучше читать „поваренные книги“, в которых говорится, что делать, какими инструментами и в каких обстоятельствах. В таких „поваренных книгах“ нет недостатка; их так много, что, если бы их погрузили на борт „Титаника“, он пошел бы ко дну и без помощи айсберга» ^[361].

Сам же Клаузевиц предназначение теории видел в воспитании, взращивании духа и ума: она «…не может снабдить его готовыми формулами для разрешения практических задач; она не может указать обязательный для него путь, огражденный с обеих сторон принципами» ^[362]. Снесарев также придерживался точки зрения: «настроение можем дать, правила — не можем».

Споры о роли политики в воине

В современной Германии особенно часто отмечается ценность тех положений трудов Клаузевица, в которых анализу подвергаются вопросы соотношения войны и политики. Как правомерно отмечают современные немецкие исследователи наследия военного философа, «сегодня нет ни одного военного мыслителя, которого бы цитировали и читали чаще, чем Карла фон Клаузевица, чья главная заслуга состоит в том, что он подверг анализу политический характер войны и проявление в ней политической воли в качестве основополагающей характеристики войны. Лишь немногие теоретики и военные последовательно придерживались положения, что поскольку цель войны имеет политическую природу, то критерием, которым в конечном итоге измеряются военные мероприятия и военные действия, является их политическая целесообразность» ^[363].

При этом нельзя не видеть, что неприятие первичности политического фактора по отношению к военной деятельности вообще и, в том числе, к военной стратегии имело ранее для самой Германии самые губительные последствия. Многих известных представителей прусского и германского генеральных штабов приводил в сильнейшее смущение постулат Клаузевица о подчиненном положении военной стратегии по отношению к политическим установлениям.

Как известно, еще Мольтке с сожалением говорил о неотделимости политики от стратегии. Фельдмаршал считал, что влияние политики должно быть ограничено, что она не должна вмешиваться в операции. При их проведении полководец должен руководствоваться в первую очередь военными соображениями, которые и должны привести войска к победе.

На это обстоятельство обратил внимание Свечин, иронически комментируя взгляды некоторых немецких исследователей того времени: «…беда в том, — утверждал дошедший до абсурда германский писатель Шерф, — что Клаузевиц видит политическую цель войны и для него насилие является только средством. Это неплохо для дипломата, но для военного насилие должно являться не средством, а самодовлеющей целью…» ^[364].

Своеобразным апофеозом в развитии такого отношения к идейному наследию своего великого соотечественника можно считать взгляды немецкого генерала Эриха Людендорфа. Автор теории «тотальной войны» интерпретирует Клаузевица в соответствии со своими подходами, а по ряду ключевых вопросов пытается и опровергнуть его ^[365].

Полностью отклонить Клаузевица, ввиду его высокого авторитета, Людендорф не может. Признавая его «знатоком войны» (Lehrmeister des Krieges) и считая вслед за военным философом войну актом насилия, предназначенного для принуждения одним государством другого к выполнению своей воли, Людендорф тем не менее утверждает, что «в своих размышлениях о достижении этой цели Клаузевиц подразумевает лишь уничтожение вражеских вооруженных сил в битвах и сражениях». Эта мысль военного философа, искаженная, по всей видимости, сознательно, используется в качестве исходной посылки при определении сущности руководства тотальной войной. Вместе с тем, как полагает Людендорф, «сохраняет навсегда глубокий смысл» как раз та часть учения Клаузевица, где говорится об уничтожении противника. Полемизируя с классиком, Людендорф бескомпромиссен в утверждении, что закончились времена абстрактных, ограниченных войн и для человечества наступила эпоха абсолютных, тотальных войн.