Великие любовницы - Клод Дюфрен Страница 60

Борьба, которую Шуазель продолжал вести против Дюбарри и в которой все средства, даже самые подлые, были хороши, стала для короля невыносимой. Кроме того, сомнительные шаги министра в конфликте, противопоставившем Испанию и Англию в вопросе о Фолклендских островах ^[103], еще больше усилили недовольство Людовика XV. Продолжая тайно поддерживать Англию, которая считала себя потерпевшей стороной при нападении испанцев на Фолклендские острова, Шуазель начал вести военные приготовления для поддержки Испании, с которой Франция была связана союзом, известным по названием «Семейного пакта». Но поста своего министр лишился не столько за эту двойную игру, сколько за неприязнь к графине Дюбарри. Казалось, ничто не могло его остановить. Накануне Рождества 1770 года в присутствии Жанны, а возможно и под ее диктовку, Людовик XV написал указ об освобождении Шуазеля от должности: «Повелеваем нашему кузену герцогу де Шуазелю сдать дела государственного секретаря и суперинтенданта почт герцогу Лаврильеру и убыть по моему велению в Шантлу».

Отставка Шуазеля вызвала всеобщее неодобрение: у герцога было много сторонников, разделявших его ненависть к фаворитке и не постеснявшихся высказаться о том во весь голос, но Жанну это ничуть не задело. Смещение Шуазеля стало ее триумфом и свидетельством ее всемогущества.

Проявление этого нашло свое публичное отражение во время официальных церемоний и придворных приемов: Жанна повсюду была рядом с королевской семьей, членом которой она стала если не юридически, то уж по крайней мере фактически. Другим показателем ее власти стало ее активное участие в переговорах, которые завершились женитьбами двух внуков короля: графа Прованского, будущего Людовика XVIII, и графа д’Артуа, будущего Карла X. Кроме того, она участвовала рядом с Людовиком XV в обеих брачных церемониях и получила от короля в подарок драгоценностей на пять миллионов ливров. И это было еще не все: когда какой-нибудь иностранный посол хотел высказать королю свою просьбу или один из министров хотел обсудить с монархом вопрос своего ведения, встреча происходила в маленьких покоях мадам Дюбарри, которая принимала в разговорах самое активное и решающее участие. Так, когда она захотела добиться назначения своего протеже д’Эгильона на пост министра иностранных дел, она впервые получила отказ любовника. Но все равно, решив преодолеть вето короля, она объявила Людовику: «Завтра господин д’Эгильон придет поблагодарить вас за свое назначение».

Поставленный перед свершившимся фактом, король вынужден был согласиться, и д’Эгильон получил министерский портфель.

Однако ей не всегда удавалось преодолевать предубежденность дофины. Хуже того, в последнее время та явно ее игнорировала. Когда Марии Антуанетте случалось оказываться в одной комнате с фавориткой, дофина отводила глаза и старалась к ней не обращаться. Эта ситуация очень огорчала короля, который признался в этом Мерси-Аржанто. Австрийскому послу это было еще более неприятно, чем графине, поскольку своей любезностью и живым умом она успела уже завоевать его доброе к ней отношение. Кроме того, продолжением своего остракизма Мария Антуанетта рисковала поставить под сомнение союз между его страной и Францией: мадам Дюбарри стала столь влиятельной особой, что выражение неприязни к ней было равносильно оскорблению короля. И поэтому Мерси-Аржанто решил сделать все, чтобы дофина пересмотрела свое поведение. Не теряя времени, он заявил молодой женщине:

«Если госпоже эрцгерцогине ^[104] угодно показать своим поведением, что ей известно, какую роль при дворе играет графиня Дюбарри, – сказал он ей, – ее достоинство вынудит ее потребовать от короля запретить этой женщине появляться в ее присутствии; если, напротив, она сделает вид, что ей неизвестна подлинная роль фаворитки, то надо будет относиться к ней, как к любой другой присутствующей даме, а когда представится случай, поговорить с ней, пусть всего лишь раз, что положит конец всем разговорам о недружелюбном отношении к ней» ^[105]. Но, «настроенная» дочерьми Людовика XV, Мария Антуанетта продолжала игнорировать несчастную графиню, которую это презрение приводило в отчаяние. Вот ведь пигалица упрямая, злилась фаворитка. Не понимает своими шестнадцатилетними мозгами, что государственные интересы должны быть выше чувств! Тогда Жанна решила задействовать мать «пигалицы». Как удивительна власть политики, которая вынудила австрийскую императрицу выступить на стороне побочной дочери блудливого кюре! Нравилось это дофине или нет, но она должна была прекратить бойкотировать фаворитку: окунув перо в чернила возмущения, Мария Терезия написала дочери:

«Одного слова относительно наряда, какой-нибудь безделушки вы не можете сказать, не делая при этом столько гримас? Я больше не в силах молчать. После разговора с де Мерси и всего того, что он вам сказал о том, чего желает король и в чем состоит ваш долг, вы посмели ослушаться? Какие веские доводы вы можете привести в свое оправдание? Никаких! Вы должны относиться к Барри и смотреть на нее как на любую другую даму (sic!), которая допущена ко двору и в окружение короля. Вы – первая из его подданных, вы должны служить примером для двора, для придворных в исполнении воли вашего владыки. Если бы от вас требовались всякие низости, фамильярности, ни я, никто иной не стали бы советовать вам пойти на это; но от вас требуется произнести только одно незначащее слово, взглянуть в ее сторону, и все это не ради оной дамы, а ради вашего деда, вашего господина, вашего благодетеля» ^[106].

Таким образом, загнанная в угол Мария Антуанетта была вынуждена поумерить спесь, а Габсбурги, вероятно, перевернулись в своих гробах! И таким образом ей пришлось разговаривать с этим «созданием». Впрочем, нельзя сказать, что обращенные к фаворитке слова принцессы были слишком теплыми: проходя мимо Жанны, она ограничивалась тем, что бросала на ходу что-нибудь типа: «Сегодня в Версале много народу…» Увлекательный разговор, ничего не скажешь… Однако даже такой произнесенной сквозь сжатые зубы фразы было достаточно для того, чтобы дофина мучилась угрызениями совести. Поскольку Мерси-Аржанто настаивал, Мария Антуанетта ради спасения своей души посчитала необходимым обратиться прямо к Богу: