Илья Глазунов. Любовь и ненависть - Лев Колодный Страница 60

– Русские, поднимайтесь! – громко звучал усиленный микрофоном голос в переполненном народом зале…

* * *

Ничего не записывая, ни у кого не беря интервью, я стоял в толпе посетителей, переходил от картины к картине, увидев многие работы, не попавшие на страницы известных мне альбомов.

Таким образом встретился с героиней моей книги «Феномен по имени Джуна». Ее портрет написан был пятнадцать лет назад, когда о ней мало кто в Москве знал.

Нигде не выставлялся портрет скрипичного мастера Андрея Кикелидзе, написанный давно, когда этот человек жил в Санкт-Петербурге. Его доставили в Манеж из Италии на средства Кикелидзе, процветающего ныне на родине Страдивари и совершающего рейсы на собственной яхте вдали от Балтики.

Увидел я портрет Юрия Шерлинга, основателя первого еврейского театра Москвы в «застойные» годы, пригласившего Глазунова быть художником маленькой, блуждающей по просторам страны, гонимой советской властью труппы артистов…

Смотрел на лица знакомых мне людей и не мог понять, почему их образы так возмутили студентов-художников, за какие грехи назвали молодые люди эти портреты «животными», что вообще значит данное слово? Видел не раз в Калашном переулке Шерлинга, хорошо знаю Джуну, могу засвидетельствовать, что они на картинах не только похожи, но живут, излучают свет, духовность, присущую им…

Увидел парадный заказной портрет, датируемый 1995 годом. В мужчине, облаченном в белоснежную рубашку с бабочкой, во фрак, узнал «нового русского», питерского бизнесмена с анархической фамилией Махно, бывшего весной в Москве на банкете по случаю 65-летия художника. Там я его запомнил со спутницей, статной красавицей, вдохновлявшей по роду службы профессиональных фотографов. За минувшие несколько месяцев Махно пережил трагическую смерть этой дамы, сам чудом уцелел после покушения. В октябре, перед вернисажем, я видел, что визит автору портрета наносил Махно не во фраке, а бронежилете, в сопровождении не дамы, а отряда телохранителей с автоматами.

Пожелтел лист ватмана, на котором молодой Глазунов нарисовал Георгия Товстоногова, позировавшего ему в шестидесятые годы.

Тогда же сделан рисунок Василия Шульгина, незадолго до того, как сошел он в могилу, заронив в голову автора лозунг «Россия – русским».

* * *

Еще раньше появился на свет портрет пианистки Дранишниковой, описанной с восторгом на страницах повести «Дорога к тебе». Какую роль сыграла эта женщина в жизни художника, кто она – его муза, возлюбленная, друг?

В студенческие годы Глазунов был очарован Дранишниковой. Имя ее отца, известного дирижера и пианиста Владимира Дранишникова, попало в энциклопедии, главный дирижер Мариинки поставил первым многие балеты и оперы. Жива ли его дочь? Быть может, увижу пианистку на выставке рядом с портретом? Музыка в ее исполнении производила на юного художника громадное впечатление, ее образ в автобиографическом жизнеописании поставлен в один ряд с Пушкиным, Блоком, Александром Ивановым… Она открыла перед живописцем дверь в храм музыки, волновала душу игрой и пением.

«Ее лицо поражало с первого взгляда; его невозможно описать, потому что у нее, как мне казалось, тысяча лиц. Постоянными были лишь серо-зеленые фиалковые глаза… Ее зрачки, как две планеты, то озарены пожаром, то затухают в темных провалах глаз».

Такими запомнил глаза артистки Глазунов, когда она играла этюды Скрябина. Такими увидел и я ее глаза на давно не выставлявшемся портрете.

Она не только играла в пустой запущенной комнате, во дворе дома-колодца, где жила в мечтах о славе, но и пела романсы Рахманинова, которые процитированы в «Дороге к тебе»: