Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910-1918 - Джордж Уильям Бьюкенен Страница 60

Штюрмер пал прежде, чем разразилась буря, которую он вызвал. Во время короткого пребывания императора у императрицы Марии Федоровны в Киеве она так серьезно поговорила с ним о политической ситуации, что по возвращении в Ставку в конце ноября его величество решил с ним расстаться. Императрица Александра, к чьему вмешательству Штюрмер прибег, пыталась спасти его, но безуспешно. Тем не менее ей удалось предотвратить радикальную смену политического курса. Ее величеством, к несчастью, владела мысль, что ее предназначение – спасти Россию. Она верила – и, как последующие события показали, не слишком сильно заблуждалась, – что самодержавие – единственный режим, способный противостоять распаду империи. Император, она это знала, был слаб, и поэтому она призывала его проявить твердость. Она постоянно внушала ему, что он должен быть самодержцем не только по имени, но и на деле. Желая помочь ему и хотя бы отчасти облегчить тяжесть двойной роли Верховного главнокомандующего и самодержца, она взяла на себя активное участие в управлении страной и, выступая за «деспотическое правление», искренне верила, что действует в интересах России. Она была настолько одержима идеей, что нельзя допускать ослабления самодержавия, что противилась любым уступкам и одновременно с этим убеждала императора основывать свой выбор министров в большей степени на их политических убеждениях, чем на деловых способностях.

Слабый всегда уступает сильному, и император полностью подпал под ее влияние. Но хотя императрица прискорбнейшим образом заблуждалась, она действовала из самых лучших побуждений: ею руководила любовь к мужу и любовь к своей новой родине. Однако этого не скажешь о клике бессовестных и своекорыстных авантюристов, которые, в свою очередь, оказывали влияние на ее величество, используя ее как бессознательное орудие для исполнения своих собственных политических замыслов. В особенности она руководствовалась указаниями Распутина, когда давала советы императору, а так как ее здоровье было подорвано – в результате напряжения, вызванного войной, беспокойством за сына и непосильной для нее работой в госпиталях, – она впала в невротическое состояние; императрица все больше подчинялась губительному влиянию Распутина.

Преемником Штюрмера на посту председателя Совета министров стал министр путей сообщения Трепов, который, хотя и считался реакционером, был сторонником разумных реформ, в то время как министром иностранных дел был назначен Покровский. Последний, будучи человеком широкого ума, честным и толковым, придерживался умеренных взглядов и считался признанным авторитетом в вопросах экономики и финансов; он показал себя превосходным министром. Но каким бы удачным не было это и еще несколько других незначительных назначений, ни одно правительство, в состав которого входил бы Протопопов, не могло работать в согласии с Думой. Принадлежа к умеренно либеральной партии октябристов, Протопопов был заместителем председателя Думы и возглавлял совместную делегацию этой палаты и Государственного совета, посетившую в начале того года Францию и Англию. На обратном пути он имел в Стокгольме беседу с немецким финансистом Варбургом, серьезно его скомпрометировавшую. Объяснения Протопопова не удовлетворили Думу, и, обнаружив, что он утратил свои позиции в этой палате, решил связать свою судьбу с партией Двора. Протопопов подружился с Питиримом и Распутиным, и, поскольку на аудиенции, в ходе которой он докладывал о визите делегации в Лондон и Париж, его заискивающие манеры произвели приятное впечатление на императора и императрицу, Протопопов, благодаря влиянию своих новых друзей, был назначен министром внутренних дел. Он и раньше страдал душевными расстройствами, а теперь его неуравновешенный рассудок помутился от неожиданного взлета к самым вершинам власти, и Протопопов пошел по пути ультрареакционной политики, которая, в сочетании с тем, что он был политическим ренегатом, сделала его bête noire (предмет особой ненависти – фр.) для Думы. Трепов, который это понимал, пытался, когда его назначили председателем Совета министров, убедить императора отправить Протопопова в отставку, и ему бы это удалось, если бы не вмешалась императрица. Тогда он подал прошение об отставке, но его величество отказался ее удовлетворить.

2 декабря накануне заседания Думы, на котором Трепов должен был выступить со своей политической декларацией, Протопопов зашел ко мне. Он начал с выражений сожаления о том, что его бывшие друзья, и особенно Родзянко, отвернулись от него, даже не объяснив, чем вызвано такое отношение с их стороны. Император, продолжил он, выразил желание, чтобы он остался, и его долг – повиноваться приказу его величества. Он знает, что в Думе будут на него нападать, но он не боится. Он ответит своим обвинителям. Но тем не менее, ему очень жаль, что в такое время, как сейчас, члены Государственной думы ссорятся между собой. Не мог бы я, спросил он, воспользоваться своим влиянием на Родзянко, чтобы убедить его воздержаться от нападок в его адрес? Я ответил, что, поскольку Дума собирается на следующий день, у меня не будет возможности увидеться с Родзянко, однако я могу ему сказать, что в последнее время в своих разговорах как с членами правительства, так и с депутатами Думы я подчеркивал необходимость отставить в сторону все личные и партийные разногласия и всем вместе работать на благо общества.

Открытие заседания Думы прошло очень бурно, и Трепов, встреченный криками и свистом, вынужден был трижды оставлять трибуну, прежде чем получил возможность говорить. Я был потрясен его терпением и выдержкой и почувствовал, что Дума совершает большую ошибку и ведет себя неправильно. Его политическая декларация была весьма удовлетворительна, и он подчеркнул необходимость доведения войны до победного конца, а также борьбы с Германией как на поле сражений, так и внутри страны. Палата, однако, была настроена враждебно, и даже заявление от имени союзных правительств относительно дальнейшей судьбы Константинополя было встречено совершенно равнодушно. Дума и общество были настолько захвачены внутренним кризисом, что не могли думать ни о чем другом.

Более того, имя Трепова было настолько связано с событиями 1905 года, что левые рассматривали его назначение просто как смену лиц, а не системы, и ничего не хотели брать из его рук. У Протопопова, которого подвергли ожесточенным нападкам, так и не хватило мужества ответить за свои поступки. Вместо этого он уехал в Ставку, а по возвращении лег в постель и заявил, что серьезно болен. Однако он написал письмо в «Новое время» с утверждением, что стокгольмская беседа состоялась по специальной просьбе русского посланника, это оказалось чистым вымыслом с его стороны.

Даже реакционный Государственный совет заговорил почти тем же языком, что и Дума, протестуя против закулисных влияний в высших сферах. Те же ноты прозвучали на съезде Дворянского собрания – одного из самых консервативных российских учреждений, и вместе с тем повсюду уже были слышны голоса, осуждающие стоящие за троном темные силы, которые по своей воле назначают и увольняют министров. Если не принимать во внимание экстремистов, Россия была снова едина, но если в начале войны она сплотилась вокруг императора, то теперь между ним и его народом возник непреодолимый барьер.

В декабре несколько членов императорской семьи пытались открыть императрице глаза на истинную сущность Распутина и серьезность сложившейся ситуации. Среди них была сестра ее величества великая княгиня Елизавета. После убийства своего мужа, великого князя Сергея, она удалилась от мира и жила в качестве старшей сестры в основанном ею в Москве небольшом монастыре, посвятив свою жизнь служению ближним. Необычайной красоты как внешне, так и духовно, ангел-хранитель для всех, кто оказывался в беде, она приехала в Царское Село с твердым намерением в последний раз попытаться спасти любимую сестру. Но вера императрицы в человека, которого она считала орудием, избранным Богом, была непоколебима, и, выслушав нетерпеливо слова великой княгини, она оборвала разговор. Две сестры расстались, чтобы уже никогда не встретиться.