Тот самый яр - Вениамин Колыхалов Страница 60

Беседа с гостем разладилась. Сидел насупленный, отрешённый от праздника и застолья. События дня толклись мошкарой, кусали, зудили душу.

— Вы прилягте, отдохните. — Хозяйка взбила подушку, погладила наволочку. — Дымок дожидается… он успокоит, сон намурлычит…

«Какое роковое совпадение…».

Кулак, торчащий из яра, лишал покоя и сна. Натан Натаныч глазел в потолок, отлавливая разрозненные мысли, пуская их по руслу недавнего события… Вся жизнь представилась никчемной, пустой и в этом бытейском вакууме скапливалась гарь сплошных огорчений, обид и тревог. Никогда не понимал — кто вёл чикиста и фронтового снайпера по стезе судьбы. Годы обрушились, как Обской яр. Чей-то пропитанный хлорной известью кулачище опять пригрозил с густо побелённого потолка. Полетел над кроватью лепесток отшелушенной извёстки, будто кулак сбил её и нацелил на давнего служку расстрельного взвода.

Сытый Дымок опять лежал над сердцем. Мурлыка успокаивал, лечил, услаждал слух, но теперь его лекарские способности улетучились, напев потерял магизм. Боли не проходили, настырными буравами ввинчивались в плоть.

Праздник выливался в панихиду.

«И почему это случилось в мой приезд?.. Мне не нравится такая разновидность мести… Выходит — дуэль с жизнью заканчивается не моей победой… Дуэль с судьбой тоже… Есенин, помоги… где твои пластыри для души, микстуры для сердца?»

Стал придрёмывать… над постелью закачался череп с дымокуром… скалил зубы Васька и по-лешачьи хохотал на всю горницу…

Трупы покоились на песке, на самой вершине песчаного скола. Обь пребывала в раздумье: поглотить их или оставить людям для окончательного мудрого решения.

Мудрецы из обкома партии, слегка напуганные праздничным выкрутасом великой реки, обзванивали просторные кабинеты столицы. Они ждали ЦУ от главного партийного руководства, от КГБ, запамятовав второпях, что дни впереди праздничные и мягкие кресла пустуют. Пришлось прибегнуть к аварийной — прямой дачной, квартирной связи.

А груз ответственности был не велик. Первый из гуманного соображения мог дать распоряжение о перезахоронении останков. Никто бы не посмел снести голову, поднятую во имя добра и справедливости.

К скверному замыслу пришла трусливая верхушечная рать.

Выпадал удобный случай покаяться за бесчинства сорокалетней давности, за подлые делишки убийственного наркомата.

Главная партия страны не нашла в себе духа чести и совести. Комитет государственной безопасности услужливо обезопасил её от непозорного поступка покаяния… Вот бы когда заговорить во весь голос о бесчинствах наднародной структуры, укрытой под грифами совершенно секретно, для служебного пользования.

Никто не задумывался — почему народ выламывается из-под пригляда власти, почему ежовщина, бериевщина, науськанная партийным кланом ЦК, бесчинствует на просторах Великой Руси.

Заокеанскому оевропеенному меньшинству было на руку палачество, кипевшее в застенках НКВД. Агентурные данные из страны Советов были самые утешительные: дух нации сломлен, народ отброшен в эпоху крепостного права.

Проявить бы местное геройство партийному лидеру Фигачёву, послать на Север успокоительную депешу: «Останки перезахоронить в братской могиле». Так нет Заручившись поддержкой Москвы, отдал категоричный приказ сокрыть останки в глубинах Оби…

На пристани галдела группа лодочников. Почти все навеселе. Градусы сделали земляков хайластыми, жуткое событие на Оби — возбуждёнными.

Чиновник, сколачивающий артель, подстраивался под общий развязный тон:

— Земляки! С праздником всех! Правда, праздничек сегодня омрачён. Обь вывела на свет божий давних врагов народа… тут и колчаковцы, и дезертиры, и предатели Родины… Поступил приказ: кости утопить… И то, что им лежать в земле. Только наш яр позорят… Сейчас подъедет «Беларусь» с тракторной тележкой. Разберёте груз — траки, цепи, арматуру, другое железное ломьё и по моторам… Будет, будет водка, — глядя в сторону Губошлёпа, — подтвердил распорядитель, — за такую непыльную работёнку — по ящику водки… каждому.

— Можно и по два, — увеличил запрос Васька, одёргивая на себе мятый камуфляж, — дело-то опасное… вдруг сам с грузом за мертвецом нырнёшь.

— Тебе ли о технике безопасности говорить, — перебил организатор необычной артели, — самоловы ставишь — перетяги с грузом, как орешки, из дюральки мечешь.

— То искусство особое — рыбацкое…

— Не хочешь — в сторону.

— Сразу в сторону… торопыга какой…

Считая вопрос о вознаграждении законченным, чиновник городского масштаба сообщил:

— На помощь несколько катеров связи подойдут с таким же заданием.

— Заданьице больно щекотливое, — не унимался хмельной Васька. — Какие тут в яру враги народа?! Наше общее быдло… раскулаченные, краснолампасники из казаков…

— Всё, философ! — озлился партиец. — От выполнения важного задания отстранён.

— Он прав!..

— Наш брат — народ униженный…

— Кощунство — топить земляков после первой несправедливой кары…

Галдёж нарастал. Плевались. Размахивали руками.

Общее возмущение грозило перейти в полный отказ.

Срыв партийного задания мог обернуться для розовощекого малого строгим выговором.

— Мужики! Верьте на слово — ваши враги лежат сейчас под яром. Не расстреляй их в конце тридцатых годов, может быть, и вас на белом свете не было. Шла великая драчка за страну, за свободу народа…

— Хватит агитки разводить! — резко оборвал словесную нудистику неуёмный Губошлёп. — Последнее слово артельной братвы: по два ящика водки за почти военную операцию…

— По полтора ящика!

— Торг неуместен… По два! И чтоб «особая московская» была. Заданьице-то из столицы поступило… крепкое, почти стоградусное…

— Хорошо, — сдался руковод артели, — по два, так по два.

— Расписку пиши… партийное слово хлипкое…

— Ох, Васька, Васька! Рано тебя по досрочному пункту из тюрьмы выпустили.

— Ничего не рано. В самый раз. Иначе меня в этой ватаге не было бы.

Получив письменное подтверждение о двух ящиках «особой московской», Губошлёп крикнул:

— По моторам!

— Погоди, лётчик! Вон трактор бежит. В каждую лодку по багру, по мотку проволоки…

— Всё предусмотрело начальство! — похвалил химик прораба затопления трупов. — А фронтовые сто грамм будут перед операцией?

— После окилограммишься…

Обь внимательно прислушивалась к болтовне, но ничегошеньки не понимала…

Обновлённые воды медлили, не торопились пустить серую глыбину грунта с трупами в свободное плавание. Обь ждала от людей божественных действий, проявляла глубокое сочувствие к горушке обнажённых костей.