Волынский. Кабинет-Министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова Страница 60

Но дни проходили за днями, невестку Пётр даже не пытался допрашивать, и Анна поняла, что гроза пронеслась мимо. Снова и снова слала она из Митавы льстивые, подобострастные грамотки Екатерине, расспрашивала о здоровье малолетнего царевича Петруши, рассказывала о своём горьком житье-бытье, просила милости и заботы о ней, сироте несчастной, и ни словом не обмолвилась о грозных событиях, происходящих в Петербурге.

А Пётр допрашивал царевича уже с применением пыток. Только теперь узнал он, какие чудовищные планы вынашивал его сын. Он хотел, чтобы Россия забыла о флоте и войнах, желал смерти отца, мечтал вернуть всё старое, снова водворить старое боярство, возродить родовитую знать, почти уничтоженную Петром. Чем более узнавал о планах сына отец, тем более приходил в ярость. Кнут забегал по длинной белой спине царевича, дыба пошла в ход, и Алексей, задыхаясь от боли и ужаса, всё говорил и говорил...

И всё-таки Пётр старался быть справедливым. Он не решился сам вершить суд над сыном. Он составил два послания: одно — духовным отцам церкви, другое — светским чинам, которым надлежит чинить суд и расправу.

«Как отец и государь, я мог бы сам судить сына и вынести ему приговор, однако ж боюсь Бога, дабы не погрешить, ибо натурально есть, что люди в своих делах меньше видят, нежели другие в их. Також и врач, хотя б и всех искуснее который был, то не отважится свою болезнь сам лечить, а призывает других».

Он просил сделать суд нелицеприятным, в соответствии с виной осуждаемого, не глядя на то, «что тот суд ваш надлежит вам учинить на моего, яко государя вашего, сына».

Анне рассказывали, как зачитывались эти послания царя на совместном собрании светских и духовных чинов.

Когда все члены суда заняли свои места и все двери и окна были отворены, чтобы каждый мог приблизиться, видеть и слышать, царевич Алексей был введён в сопровождении четырёх унтер-офицеров и поставлен против царя, который, несмотря на душевное волнение, упрекал его в преступных замыслах. Тогда царевич с твёрдостью, которой в нём никогда не предполагали, сознался, что он не только хотел возбудить восстание по всей России, но ему пришлось бы истребить всё население страны, если бы царь захотел уничтожить всех участников бунта. Он объявил себя поборником старинных нравов и обычаев, так же как и русской веры, и этим привлёк к себе сочувствие и любовь народа.

После такой речи царь сказал, обратясь к духовенству: «Соберитесь после моего ухода, вопросите свою совесть, право и справедливость и представьте мне письменно ваше мнение о наказании, которое он заслужил, замышляя против отца своего». Пётр просил не обращать внимания на личность и положение виновного и вынести приговор, умеренный и милосердный, по совести и законам.

Пётр вышел, а царевича отвезли обратно в Петропавловскую крепость.

Духовные лица заюлили, не дав определённого ответа. Они ограничились выписками из Священного Писания. Один пример из него гласил, что сын, ослушавшийся отца, достоин казни, а второй — что Христос простил блудного сына и отпустил блудную жену. Царю самому предстоит решить, какими примерами воспользоваться.

Приговор светский был суров: достоин смертной казни.

Но казнь не пришлось производить: царевич умер через два дня...

Немало разговоров и брожение вызвала в столице ясная предсмертная речь царевича. И многие задумались впервые над тем, куда ведёт Россию великий самодержец, столь жестокий даже к своему родному сыну.

И Анна, может, в первый раз за свою короткую ещё жизнь стала раздумывать о судьбах своего Отечества, размышлять и сравнивать.

Жизнь в Петербурге, впрочем, вовсе не изменилась оттого, что умер царский сын, объявленный наследником престола. На следующий же день здесь была с большой помпой отпразднована годовщина Полтавской баталии, а в Адмиралтействе спущен на воду только что построенный военный корабль, названный «Лесной» в честь победы над шведами под деревней Лесной. И построен был этот корабль старанием самого царя, и веселились на празднике все министры и высшие сановники, и никто не вспоминал уже о трагическом конце молодого царского сына, как будто и не было всей этой истории с его бегством за границу и смертью от пыток...

Из Ревеля через месяц Пётр отправил Екатерине письмо, в котором ясно намекал, что царевич Алексей думал даже перебежать к шведам и добывать российский престол с помощью врагов России — шведов.

Затаилась в своей Митаве Анна — всё ещё ждала каких-нибудь отголосков оговора, который сделал Алексей на её мать. Но всё было спокойно, и вскоре успокоилась и она: значит, не принял в расчёт Пётр этот оговор, не поверил, что тихая жена его брата Ивана может быть замешана в крамоле. Даже и проверять оговор не стал — слишком был уверен в преданности царицы Прасковьи.

И опять одна забота стала у Анны: выдали бы уж поскорее её замуж, пока не ушла пора, ей так нужна крепкая рука, и не любовника, как Пётр Михайлович Бестужев, с замужней дочерью которого Аграфеной Волконской Анна была очень дружна, а настоящего мужа. Все заботы можно было бы переложить на мужские плечи, а самой лишь румяниться да белиться, да заниматься нарядами и драгоценными камнями, да следить за домашним хозяйством. Но видно, Бог не судил ей замужество, потому что все сватовства расстраивались, сколько ни хлопотал Пётр о выгодном браке для племянницы. Да и тётушка-царица Екатерина старалась для пользы Анны, но оборачивалось всё неудачей.

В конце года пришла из Петербурга и другая новость: четырёх летний сын Петра и Екатерины тяжело заболел и ровно через девять месяцев со дня смерти царевича Алексея отдал Богу душу...

Смерть этого мальчика, сразу после суда над Алексеем объявленного наследником престола, глубоко потрясла Петра. Анне рассказывали, что у царя начались припадки, страшные головные боли, горячка. Несколько дней не отходила от его постели Екатерина.

Но Пётр выжил, только голова стала трястись ещё больше, ярость его уже превращалась в бешенство, и он не щадил ни правых, ни виноватых.

«Верно, — думала Анна, — Бог покарал царя-батюшку, забрав этого мальчонку, такого пригожего и весёлого». Она сама, бывало, играла с Петрушкой, шутила с ним, дарила лошадок и игрушечные ружья. Он был резв не по летам, носился по дворцу так, что мамки и няньки не поспевали за ним. Жаль мальчишку, и она думала, кто же теперь сменит батюшку-дядюшку на престоле, когда придёт и его пора? Дочери его считаются незаконнорождёнными, они родились тогда, когда мать и отец ещё не были повенчаны. Правда, Анну Петровну уже пристроили, выдав замуж за герцога Голштинского, но Пётр не очень-то благоволил к зятю, а Аннушка и вовсе плачем заливается от своего житья-бытья, хоть и скрывает ото всех свои покрасневшие от слёз глаза.

«Ну да Бог рассудит, — думала Анна, — что впереди — увидим, а что было — забудем...»