Мария Кантемир. Проклятие визиря - Зинаида Чиркова Страница 60

Кассандра не верила — ей всё чудилась верёвка у горла и кривой турецкий топор, и лишь выглянув в крохотное оконце кареты, она увидела пробегающие мимо поля и леса, вековые дубы и развесистые каштаны, белёные крестьянские хатки, синие блюдца маленьких прудов, серую воду пробегающих рек, и эта мирная и величавая природа начала возвращать её к прежнему спокойствию и душевному ладу.

— Давай подумаем, — втолковывал ей Кантемир, — где мы станем жить? Если ты хочешь деревенской тишины и покоя среди природы, полей и лесов, то остановимся в тех пределах, что определил нам русский царь: построим там свою церковь, построим себе такой дом, какой захотим, сделаем нашу жизнь там удобной и тихой. Тем более что все наши невольники с нами, и царь ещё выделил нам много крепостных с их хозяйством, жёнами и детьми.

Она вопросительно смотрела на него, и он переводил разговор на другое:

— Но если ты хочешь блистать в свете, поддерживать свою родословную, своё происхождение от греческих и византийских императоров, нам можно легко устроиться в Москве: прекрасный дом там уже полон и мебели, и всяких удобств, какие только можно себе вообразить. Ты станешь выезжать в свет, познакомишься со всеми знатными женщинами, ты будешь в своём кругу, развлечения станут для тебя обычными и привычными.

— А ты? — вдруг спросила Кассандра. — Что будешь делать ты?

Он потупил глаза, немного помолчал и ответил грустно:

— Разве я и в Стамбуле не занимался тем же, чем хочу заняться теперь? У меня много работы, я хочу написать...

Кантемир начал перечислять ей то, что ему хотелось бы запечатлеть на бумаге, но она зажала ему рот рукой:

— А живое дело, к которому ты всегда стремился, живая жизнь, которую ты с такой радостью вёл в Яссах, — с этим покончено?

Он печально покачал головой:

— Сначала надо освоиться, войти в жизнь русского края, потом будет видно. Пётр Алексеевич успел узнать меня коротко, и, наверное, у него ещё появится возможность использовать и мой опыт, и мои знания в своих государственных делах...

— Всё-таки это изгнание, — грустно подытожила Кассандра, — и теперь уже только наши дети станут родными в этой чужой земле...

— Я не теряю надежды, что когда-нибудь Россия всё-таки освободит нашу родину от владычества турок, я не перестаю на это уповать. — Кантемир прижал руку жены к своим губам. Рука была горячая и живая...

— Но пока мы в изгнании, нам необходимо как следует познакомиться с новой родиной, привыкнуть к её обычаям и укладу, — опять заговорила она, и Кантемир был счастлив, что в ней снова проснулась жилка её практического ума и она может к концу этой долгой и утомительной дороги рассуждать здраво обо всём, — и лишь потом, когда подрастут наши дети, когда девочек надо будет выдавать замуж, поедем в столицу. Представляешь, как будут смеяться над нашими обычаями люди, с ними незнакомые! Надо освоиться, перенять у этого народа всё, что есть у него хорошего и доброго, тогда уже можно будет не бояться насмешек и издевательств. Судачащие кумушки во всех странах мира одни и те же, — смеясь, закончила она.

И опять он прижал к губам её живую и горячую руку и вспомнил слова домашнего доктора Кантемиров — Поликала, грека, вывезенного ими ещё из Стамбула: «Она отойдёт: чересчур много обрушилось на её хрупкие плечи, голова её не выдержала стольких перемен...»

Да, Кассандра отошла, хотя и чувствовалась ещё некоторая странность в её голосе и манерах, но она уже могла рассуждать разумно, и Кантемир был счастлив...

Сразу после границы Украины и России армия пошла в одну сторону, а Кантемиры со всеми своими молдаванами повернули на восток. Армия шла к западу, чтобы завоёвывать новые пространства для России, а молдавский господарь ехал, чтобы стать большим русским помещиком, светлейшим князем.

Сколько ни искали Кантемира янычары Балтаджи, не смогли его найти, вернулись понурые, виноватые — нет нигде этого бывшего молдавского господаря, исчез, как сквозь землю провалился...

Балтаджи только скрипнул зубами.

Слишком хорошо знал он характер своего повелителя — султана Ахмеда III, представлял, как тот будет изучать подписанный им, Балтаджи, мирный договор.

Нигде не находил изъяна Мехмед-паша: такой почётный мир, столько приобретений, русские уберутся из пределов Черноморья, уйдут с их, турецкой, дороги. Разве это не хорошо?

Но кто знает, какие мысли зашевелятся в голове султана, когда он, Балтаджи, представит ему отчёт о предпринятых им действиях!

Знал Балтаджи, что султан молод и неопытен, что руководят им подчас лишь из гарема да мать ещё имеет какое-то влияние на него.

Но иногда заносит султана, и он без разбора приказывает рубить головы — ох как любит он кровь, любит смотреть, как брызжет она из шеи непокорного!

Армия собралась в обратный поход, свернулся лагерь, роскошный шатёр Балтаджи был увязан в тюки и погружен на медлительных верблюдов.

Султан сидел в своей приёмной зале, окружённый невольниками с огромными опахалами из перьев страусов. Подогнув ноги, восседал он на мягких подушках низкого дивана, украшенная золочёным тюрбаном голова его почти не двигалась. Только подрагивали веки в такт медленным взмахам опахала, разгоняющим жару над этой царственной головой.

Балтаджи вошёл в залу, низко склонившись, припав головой к полу, дополз до подножия султанова седалища и поцеловал его туфлю.

Султан двинул одним лишь указательным пальцем, и Балтаджи немедленно сел чуть ниже султана и обратил свои глаза на надменное, сонное и одутловатое лицо повелителя.

— Счастлив тот, кому удаётся лицезреть порог справедливости, — начал он цветистое приветствие, но султан прервал его мановением пальца, и Балтаджи немедленно перешёл на деловой тон. — Уже доносил тебе, о величайший из всех повелителей на земле, что русские уберут всё, что захватили до сих пор. Они сроют Азов до основания, и заложниками в этом деле у нас трое знатных людей: важное лицо — подканцлер Шафиров, сын командующего армией русского царя Шереметев и сам посол — Пётр Андреевич Толстой. Все они будут сидеть в Семибашенном, и до тех пор, пока русские не выполнят своего пункта договора. А если не сделают этого — головы их скатятся к твоим ногам. Но позволь уверить тебя, о порог справедливости, величайший из всех повелителей на земле, что русские сделают это. И тогда нам нечего будет опасаться, что корабли этой северной державы войдут в наше море...

Он подполз он к самым ногам султана и подал ему карту, на которой были отмечены три города, предназначенные к уничтожению.

— Изволь бросить свой блистательный взор на эту карту, — продолжал Балтаджи как ни в чём не бывало, уже снова сидя на своём месте, чуть ниже султана. — Этих трёх крепостей больше не существует, они ещё есть на карте, но сами русские снесут их, а выше — там царство татар, они всё время тревожат набегами русские пределы. И тогда наша империя станет опять единственной в мире, что владеет проливами и забирает себе всю пошлину от провозимых товаров, от кораблей, проходящих через наши проливы.