Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан Страница 60

Делькассе начал стремиться к этому еще в середине 1880-х гг. Больше того, у него был грандиозный план: создать то, что позже действительно стало союзом трех держав – Франции, Британии и России. Заключение в 1894 г. соглашения с Россией он полагал важным первым шагом на этом пути, а заняв в 1898 г. пост министра иностранных дел, Делькассе сообщил британскому послу, что считает сердечное взаимопонимание между всеми тремя странами «чрезвычайно желательным». «И я на самом деле верю, что маленький человечек не врет» [409], – говорил потом английский посол маркизу Солсбери. Британский премьер-министр, однако, не был готов отказаться от политики изоляции, а в конце десятилетия фашодский кризис и Англо-бурская война вызвали даже еще большее охлаждение во франко-британских отношениях.

После обострения в Фашоде Делькассе, не привлекая внимания, приступил к подготовке захвата Марокко. Французские войска вошли туда с территории Алжира под неуклюжим предлогом защиты геологической экспедиции, после чего были захвачены ключевые оазисы на юге страны. В 1900 г. Франция подготовила договор с итальянцами, которым Делькассе развязывал руки в Ливии в обмен на итальянский нейтралитет в вопросе о Марокко. Он также вел переговоры и с Испанией, причем Камбон вспоминал: «[Министр пребывал] в состоянии такого нервного перевозбуждения, в котором я никогда прежде его не видел, – и это предвещало хорошую сделку». Хотя конкретно эта попытка и провалилась из-за перемен в испанском правительстве, но зато эта неудача, вероятно, помогла Делькассе окончательно убедиться в необходимости серьезно рассмотреть возможное соглашение с Британией. На министра одновременно давили и его старые друзья из колониального лобби, считавшие, что дело с мертвой точки можно сдвинуть, лишь если отбросить мечты о Египте, а взамен добиться от англичан признания французского доминирования в Марокко.

Французское общественное мнение, с которым всегда приходилось считаться, также начало менять свою позицию. Один из источников враждебности по отношению к англичанам был устранен, когда Англо-бурская война закончилась и в мае 1902 г. стороны заключили мирный договор. Вскоре после этого возник неожиданный кризис в Латинской Америке, и французы с удовольствием осознали, насколько сильны в британском обществе ненависть и страх по отношению к Германии. Венесуэла, правительство которой задолжало крупные суммы британским и германским кредиторам, отказывалась платить, и Германия предложила Англии идею совместной военно-морской экспедиции. Британцы неохотно согласились – и осторожничали не зря, ведь США, которые и без того с подозрением относились к Англии, немедленно пришли в ярость, увидев во всем этом нарушение священной доктрины Монро. В самой Англии общественность протестовала против экспедиции, а кабинет был напуган и не хотел рисковать отношениями с Соединенными Штатами, до того едва-едва налаженными. Возможная совместная операция с Германией тоже вызвала вал яростных возражений. В канун Рождества 1902 г. Киплинг опубликовал в The Times стихотворение, где спрашивал: «Неужто не было другого флота, раз вы ударили по рукам с этими?» Далее он переходил к последнему эмоциональному четверостишию:

[Что за глубокое суждение толкнуло вас

Выбрать наихудших возможных спутников?]

И, уже на пороге мира, отправиться из Ла-Манша

Через океан с обманутой командой,

Чтобы вновь вступить в союз

С Готом и бесстыдным Гунном?

Князь Меттерних, тогдашний германский посол, сам был активным сторонником улучшения англо-германских отношений, но и он сказал, что никогда не замечал в британцах такой ненависти к другой нации [410].

В начале 1903 г. Делькассе окончательно решил, что Франция должна попытаться урегулировать свои разногласия с Англией, и проинструктировал в этом смысле Поля Камбона, посла в Лондоне, которому министр вполне доверял. Камбон должен был начать обсуждение этого вопроса с новым английским министром иностранных дел, лордом Лансдауном [411]. На деле Камбон уже предвосхитил распоряжения начальства – в течение двух предыдущих лет он уже сделал англичанам несколько предложений. Например, Франция была готова отказаться от своих привилегий в британской колонии Ньюфаундленд или даже признать британский контроль над Египтом, – но взамен французы хотели получить свободу действий в Марокко или хотя бы разделить эту страну с англичанами. Последние отнеслись к предложениям с интересом, но не спешили связывать себя обязательствами. Они обоснованно подозревали, что Камбон, как часто бывало и раньше, действовал лишь от своего имени.

Невысокий, представительный, безупречно одетый и отличавшийся легкой хромотой Поль Камбон обладал огромным чувством собственной значимости. Он сделал выдающуюся карьеру: сначала он представлял Францию в Тунисе, потом стал послом в Испании, затем – в Турции. Везде он имел репутацию честного и эффективного работника, но также и упрямца, склонного оспаривать распоряжения тех, кого он считал некомпетентными, – а в этот список входило почти все его начальство. Он был убежден в том, что, как он сказал своему сыну, «история [нашей] дипломатии – это лишь длинный список попыток сотрудников на местах чего-нибудь добиться вопреки сопротивлению Парижа» [412]. Хотя он и соглашался с политикой Делькассе и в полной мере разделял его стремление снова сделать Францию великой державой, но он все равно считал, что дипломаты должны самостоятельно участвовать в определении внешней политики государства. Работа послом в Константинополе пробудила в нем неприязнь к России и глубочайшее недоверие к ее стремлениям в Восточном Средиземноморье, но Камбон был реалистом и видел все преимущества, которые извлекла бы Франция из сближения с русскими. Однако он не считал, что на Россию можно положиться, видя ее «более обременительной, недели полезной». Одним из главных его страхов было то, что Россия и Германия возобновят свою старую дружбу, вновь оставив Францию изолированной [413]. Еще в начале своей карьеры Камбон пришел к выводу, что Франции следует повнимательнее присмотреться к Британии. И позднее, по мере того как марокканский вопрос обострялся, он все больше тревожился из-за возможного вмешательства англичан, которое могло бы привести к потере этого региона для Франции, если только та не заключит сделку по Египту, пока это еще возможно.

Хотя большую часть своей карьеры – с 1898 по 1920 г. – Камбон провел в Англии, нельзя сказать, что ему так уж нравились сами англичане или их культура. Он отправился в Лондон только из чувства долга. Когда вскоре после прибытия он был приглашен отобедать с королевой Викторией в Виндзорском замке, то сама старая королева ему понравилась, а вот пищу он нашел отвратительной: «У себя дома я бы такого не потерпел» [414]. Ничто не могло изменить его отношения к английской кухне. Он также противился идее открывать во Франции английские школы и считал выросших в Англии французов умственно неполноценными [415]. В 1904 г. Оксфордский университет отмечал установление дружеских отношений между Британией и Францией, присвоив Камбону почетную степень. Посол вскоре написал своему брату Жюлю письмо, в котором высмеял и обругал связанные с этим нескончаемые церемонии, а заодно и жару: «Декламация латинских и греческих стихов с английским акцентом порой просто пугала меня». О финальной речи, в которой прославлялся сам университет, он написал так: «Тут уж я даже и не пытался слушать, до того я был тогда измотан» [416]. Хотя он и прожил в Лондоне более двух десятилетий, но так и не научился сносно говорить по-английски. Во время встреч с лордом Греем, который стал министром иностранных дел в 1905 г., Камбон медленно и отчетливо говорил по-французски, тогда как сам Грей делал то же самое по-английски [417]. И все же Камбон научился испытывать к англичанам невольное уважение. Пусть церемония похорон королевы Виктории и была хаотичной, но, писал он, «преимущество англичан состоит в том, что им решительно все равно, выглядят ли они глупо» [418].