Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря - Мэри Рено Страница 60

Тот кивнул, словно бы говоря: «Что ж, может быть, ты врешь, а может, и нет», и обратил к нам взгляд, пока Лукос что-то нашептывал ему на ухо.

Аминтор, стоявший возле меня, спросил:

– Как ты думаешь, это сам Минос?

Я поглядел вновь и приподнял бровь.

– Он? Никогда. Дом Миноса – эллинский. К тому же это не царь.

Едва эти слова вылетели у меня изо рта, я услыхал, как оборвалось чириканье голосов, словно птичья песня перед бурей. Мы долго простояли здесь, как неразумный скот, выслушивая мнения о себе, и я забыл о том, что нас тоже могут понять. Человек этот услышал меня.

Придворные переполошились, словно бы я метнул между ними молнию, которую тем не менее не следовало замечать.

Я подумал: «К чему вся эта суета? Либо этот муж – царь, либо нет». И тут взгляд его слегка выкаченных глаз обратился ко мне. Мне сразу же вспомнилось, где я видел их: так смотрел на меня в Трезене дворцовый бык, прежде чем, пригнув голову, броситься вперед.

«Что же я натворил? – размышлял я. – Та старуха во дворце правильно назвала меня суетливым. Я хотел, чтобы о нас заговорили, и что из этого вышло? Это чудовище, которое явно может здесь взять все, что ему угодно, захочет теперь заполучить нас; а ведь это, без сомнений, худший хозяин в Кноссе. Вот что бывает с самонадеянными; следовало положиться на волю бога».

Тут он оставил кресло. Я ожидал, что подобная туша поднимется над землей хотя бы локтя на четыре, однако он оказался ростом со среднего эллина – так коротки были его ноги. Он подошел ближе, и я ощутил в нем нечто такое, отчего по коже моей побежали мурашки. Дело было не в его уродливой внешности или злобном взгляде – в этом человеке, бесспорно, таилось нечто противоестественное.

Он стал ходить вокруг нас, оглядывая. С юношами он обращался как управитель, покупающий мясо на рынке, с девушками вел себя совершенно бесстыдно, невзирая на взгляды окружающих – должно быть, полагая себя выше их мнения. Меланто рассердилась, обрадовав его этим; Гелика, возможно знакомая с подобным обращением по своему ремеслу, стояла с молчаливым презрением на лице; Нефела отпрянула. Он расхохотался и шлепнул ее по заду. Увидев, что он приближается к Хрисе, которая стала мне дороже всех девушек, я негромко сказал ей:

– Не бойся. Ты принадлежишь богу.

Он сверкнул глазами в мою сторону, и я понял, что меня приберегают напоследок.

Изображая безразличие, я отвернулся, и взгляд мой упал на носилки, которых прежде здесь не было. Они стояли невдалеке, плотные богатые занавески были задернуты. Один из носильщиков подозвал Лукоса. Тот без промедления направился к ним, низко поклонился и приложил стиснутый кулак ко лбу, как делаем мы, приветствуя богов. Занавески раздвинулись, но узкая щель ничего не открыла мне; кто-то внутри заговорил, хотя я не слышал голоса. Чтобы лучше слышать, Лукос преклонил одно колено прямо в пыли.

Я ожидал, что почести окажут и остальные. Но они, ограничившись беглым взглядом, словно бы ничего не замечали. Подобное равнодушие глубоко удивило меня. Я-то думал, что кое-что знаю о власти, о том, как подобает держаться со знатным человеком. «Но здесь что-то другое, – подумал я. – Это требование скрытности присуще лишь богу». Но больше времени на размышления не оставалось – тот человек подошел ко мне.

Поглядев мне в глаза, он притянул к себе мохнатыми черными лапами Хрису и принялся тискать ее. Гнев душил меня, но я понял, что, если ударю его, первой ответит Хриса. Поэтому, справившись с собой, сказал ей:

– Не обращай внимания. Здешние люди невежественны.

Он повернулся ко мне – я и не думал встретить в нем подобную быстроту – и схватил меня за подбородок. От тела его исходил густой и удушливый запах мускуса. Удерживая мое лицо одной рукой, другой он размахнулся и ударил по щеке так, что глаза мои увлажнились. Что-то потянуло к земле мою руку; позже я нашел на ней метки ногтей Хрисы. Если бы не она, я бы забыл обо всем, но в ней под хрупкостью таилась сила. За спиной среди придворных я услышал ропот, словно бы на их глазах был нарушен обычай; они были даже более потрясены, чем я, – ведь никто не считает, что у рабов есть хоть какие-то права. Я был бы готов к подобному обхождению, если бы не та забота, которой нас окружали на корабле. Услышав голоса, он резко обернулся, но увидел перед собой невозмутимые лица: здешние придворные – мастера своего дела. Что касается меня, я ненавидел их за то, что они это видели: а вдруг еще подумают, что я заплакал?

Все еще держа руку у моего лица, он проговорил:

– Не плачь, юный петушок, быки сделают тебе больнее. Как зовут тебя в том месте, из которого ты явился?

Я отвечал громко, чтобы никто не мог подумать, что я плачу:

– В Афинах меня зовут пастырем народа, в Элевсине имя мне Керкион, в Трезене же меня звали куросом Посейдона.

– Что мне до всех титулов, – он дохнул мне в лицо, – которые дали соплеменники тебе, дикарю с материка. Говори имя.

– Мое имя – Тесей, – отвечал я. – И если бы ты спросил, я бы еще раньше назвал его.

Он вновь ударил меня по лицу. На сей раз я был к этому готов и не вздрогнул. Наступило молчание, в его пустых глазах родилась какая-то мысль.

Занавешенные носилки оставались на прежнем месте. Лукос отошел, но щель все еще не закрывалась, хотя руки я не видел. Занятый нами, мой обидчик так и не поглядел в их сторону.

Интересно, не рассердился ли тот, кто внутри, увидев, что этого оскорбили? «Конечно, – думал я. – Его все должны ненавидеть – от бога до презренного пса. Его же не позвали поговорить. Впрочем, на Крите нет ничего простого».

– Курос Посейдона! – воскликнул он, ухмыляясь. – При чем тут Посейдон? Или ты хочешь сказать, что твоя мамаша отправилась купаться и наткнулась на вот такого угря?

Он повернулся к придворным, и те, словно выплачивая дань, рассмеялись.

Я отвечал:

– Я слуга бога и жертва ему. Но об этом знаем лишь мы оба.

Он кивнул, скрывая мысль за пренебрежительной усмешкой и пустым взглядом, и посмотрел вокруг, желая убедиться в том, что все глядят на него. На пальце его блеснуло золотое кольцо – тяжелое и большое; он стащил его и, взвесив на ладони, швырнул в воздух, прочертив ясную дугу; перстень упал за причалом в море. Я заметил, как он сверкнул, входя в воду, прежде чем потонуть. Со стороны толпы критян опять послышался глухой ропот, словно они увидели кощунство или дурной знак.

– Что ж, курос Посейдона, – проговорил он, – раз ты так хвастаешь своим рыбьим папашей, пусть он отдаст тебе это кольцо. Ступай в воду и проси его помощи.

Мы замерли на мгновение, не отводя взгляда друг от друга. Потом я повернулся и, подбежав к краю причала, нырнул. После раскаленной гавани, полной зевак, в море было прохладно и тихо. Погрузившись, я открыл глаза и увидел над собой сверкающий свод, внизу дно гавани усеивали темные губки и выброшенный с кораблей мусор – битые горшки, ломаные корзины, пропитанные водой тыквенные корки, огрызки и старые обглоданные кости.