Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова - Лев Данилкин Страница 60

«Метафора современности». Стычка с бородатым существом. «Место действия» и курьезные последствия его публикации.

Проханов и КПСС. Литераторы готовятся к Олимпиаде-80. Сходка у книголюбов.

Краткое описание «Тотальных аргументов Александра Проханова»

В девятом часу вечера 12 сентября 1979 года на пороге Дубового зала ЦДЛ появился высокий, излучающий высокомерие мужчина. Вороные, зачесанные назад, до плеч, волосы открывали широкий мягкий лоб. Порочные пухлые щеки, густые, будто углем подведенные брови, уайльдовский подбородок, смоляные глаза, темные подглазья с морщинками — все это складывалось во внешность, о которой обычно говорят «артистическая». Этот человек явно не был здесь посторонним — тот сразу же заблудился бы в сизом табачном дыму, в который вот уже полчаса как погрузился камерный, напоминающий неоготическую часовню зал. За столами на массивных деревянных стульях восседали маститые прозаики, запивая красным вином шкворчащие бифштексы. В стороне перемалывали крепкими жвалами продукцию микояновского мясокомбината поэты, существа рангом пониже в здешней иерархии, просачивавшиеся в Дубовый из соседнего Пестрого. Если они не читали друг другу стихи, то перемывали со своими подругами косточки местным знаменитостям, прибывавшим сюда с регулярностью поездов метро в час пик. Вот на длинных кораморных ногах в зал вкатился остроносый человек в заграничном багряно-бархатном костюме. Мало кто из прозаиков оторвался от своих тарелок, но версификаторы закопошились, и вслед кораморе понеслись шепоты: «Иуда! Предатель! Мерзавец! Рифмоплет! Не ты самый гениальный поэт вселенной, а я!». Самки, тонко понимающие психологию своих поэтов, зашевелили сигаретами в лапках и синхронно выделили порцию сладкого нектара: «Да он в подметки тебе не годится. Ты гениален». Евтушенко, привыкший к такого рода пьяным приветствиям, протрусил к своему столу, не обращая на завистников внимания. Вот появился писатель Солоухин: он долго вглядывался в дым, якобы выискивая свободный столик, а на самом деле экспонировал женщину, державшую его под локоть. Это был триумф: знаменитый исследователь владимирских проселков удостоился маленькой овации.

Длинноволосый тем временем вычислил курс и двинулся к пункту назначения. Ему предстояло пройти между двумя столами, за которыми гуляла «деревенская проза» второго и третьего поколения — неряшливо одетая публика незапоминающейся наружности, удивительно непохожая на своих кумиров — Распутина, Астафьева и Белова. Это были цэдээловские боевики — крестьянские сыны, которые с тягостным сердцем оставляли соху, приезжали в Москву и сочиняли бесконечные саги о погибающей деревне и о том, как страшно город обошелся с их родиной. Алкоголь традиционно использовался как амортизатор психической травмы, связанной с проживанием среди урбанистов-циников, злонамеренно разрушающих органичный сельский уклад. В меню того вечера не было чего-либо исключительного: несколько бутылок «Пшеничной», сосиски, пельмени, сигареты здесь курить было не принято, поэтому все униженные и оскорбленные смолили «Беломор». Над столами клубился едкий дым, будто в горящем доме или натопленной бане.

Сорокалетний.

Неожиданно из чада выпрыгнуло невысокое плотное существо с хитрыми кулацкими глазками и земской бородкой. Оно отважно перегородило Уайльду дорогу и очень отчетливо произнесло:

— Ты можешь писать о чем угодно, но только не пиши о душе человеческой!

Деревенская проза оскорбительно загоготала. Опубликованная в тот день в «ЛГ» статья Проханова «Метафора современности» была вызовом деревенщикам. Это был манифест, в котором автор провозгласил приоритет машинного начала над почвенническим и земляным, комбайна с автоматизированным управлением над первобытной сохой и т. п. На поверхности статья содержала в себе призыв снять антитезу «машины» и «духа». Но в ней была и менее очевидная подоплека: фактически это был обвинительный приговор деревенщикам, где указывалось, что из хранителей заповедника они превратились в плакальщиков по уходящей деревне, обскурантистов, чурающихся современности как черт ладана и, более того, этот их статус, якобы оппозиционный, на самом деле гарантировал им место в элите, быть деревенщиком стало модно, хлебно. (И все это — финальное туше — при том, что так и не написано ни одного настоящего романа о целине!) Литература, короче говоря, занимается черт знает чем, тогда как у нее есть более чем конкретные задачи.

«Метафора современности», по сути, была конспектом — и промоакцией, рассчитанной на то, чтобы подогреть интерес критики к только что вышедшему роману «Место действия». То был не просто очередной производственный советский роман, но «этапный» — точно для Проханова и, не исключено, для всей литературы. На этот раз он не просто вытащил из-за пазухи магический кристалл цивилизации, как в «Кочующей розе» и «Время полдень», но столкнул мир архаики и мир футурологии, себя-фольклорного и себя-техносферичного. Это роман о конфликте — который и выплеснулся из романа в ЦДЛ.

Года за три до эпизода в ЦДЛ Проханов отправляется в одну из рутинных поездок — в качестве члена редколлегии журнала «Октябрь». Инициатива исходила от главного редактора, Ананьева, в попутчиках у Проханова был писатель Григорий Бакланов. Они попали в Тобольск, на строительство нефтехимкомплекса.

В первый же день, еще до осмотра строительства, они зашли на старинное кладбище, где уселись на могиле Кюхельбекера, и, потягивая самогон и рассматривая бронзовый памятник, дружелюбно обсуждали стандартные темы своего времени, тестируя друг друга на вменяемость, знакомство с запретными текстами и отношение к пикантным предметам. Проханов испытывал к своему собеседнику уважение, как к фронтовику, и вспоминал, как тот помогал ему печатать первые рассказы в «Октябре». «Я был почти завербован в этот мир баклановско-ананьевский».