Нюрнбергский дневник - Густав Марк Гилберт Страница 6

Не все обвиняемые разделяли цинизм Геринга или чувство попранной невиновности Шахта. Двое, может быть, трое из них обнаруживали некоторые признаки раскаяния. Одним из таких был Ганс Франк, бывший генерал-губернатор оккупированных районов Польши, незадолго до описываемых событий перешедший в католичество. Обычно он сидел в своей камере, углубившись в Библию или какое-нибудь произведение немецкой классической литературы и мизинцем перелистывая страницы (во время неудавшейся попытки самоубийства после ареста Франк серьезно повредил сухожилия обеих кистей. Пальцы рук практически утратили подвижность, и иногда он держал левую руку в перчатке). Зажившая рана имелась и в области шеи — еще одно свидетельство попытки самоубийства. Те, кому пришлось допрашивать Франка, характеризовали его как человека, склочного к брюзжанию и уходу от ответов на поставленные вопросы. Рассказывают даже, что Франк, покидая кабинет следователя, в гневе выругался («Свинство!»). Тем большее удивление у меня вызвало то, что бывший генерал-губернатор Польши был сама любезность и предупредительность и не скрывал испытываемого им раскаяния, в то же время отчаянно и не без стилистических достоинств кляня во все тяжкие Гитлера.

7 ноября. Камера Франка

— Да, многое для меня прояснилось в тиши этой камеры. И дело не в процессе. Но каковы же ирония судьбы и божественная справедливость! Знаете, есть суд Божий, куда более разрушительный в своей иронии всех иных судов, придуманных человеком! Гитлер олицетворял абсолютное зло на земле, не признавая на ней власти Божьей, а лишь свою. Бог, созерцая это стадо язычников, раздувшихся от сознания своего ничтожного могущества, в один прекрасный момент в радостном гневе просто смел их прочь с пути своего.

Соответствующий жест рукой в перчатке.

— Одно скажу — гневная усмешка Божья куда страшнее любой людской жажды отмщения! Когда я вижу, как Геринг без формы, без орденов покорно отгуливает положенные ему 10 минут по тюремному двору под насмешливыми взорами охранников-американцев, я вспоминаю, как он, будучи на пике своей славы, царил в статусе рейхспрезидента! Гротеск, да и только! Здесь собраны те, кто стремился урвать себе побольше власти над страной, и теперь каждый в своей камере — четыре стены да санузел — и в них они дожидаются процесса как заурядные преступники. Это ли не доказательство насмешки Божьей над богохульным властолюбием людским?

Его улыбка постепенно застыла, глаза превратились в узенькие щелочки.

— Но разве эти люди преисполнены чувства благодарности за эти последние недели, дарованные им для осознания грехов тщеславия и равнодушия и покаяния в них? Для раскаяния в том, что вступили в союз с дьяволом во плоти, во всем ему повинуясь? Сподобились ли они преклонить колено, испрашивая милости Господней? О нет, они обуяны страхом за свою жизнь, они цепляются за любые смехотворные оправдания, чтобы отделаться от вины своей! Неужели не понимают, что все это страшнейшая в истории человечества трагедия, что мы есть символы злых стихий, напрочь отметаемые Господом? — Гневно возвысив голос, Франк тут же извинился перед охранником, бросившим недоумевающий взор внутрь камеры.

Франк продолжал все в том же гневно-гневно-патетическомтоне:

— Если бы хоть один из нас нашел в себе мужество пристрелить его! Вот единственное, в чем я себя упрекаю! Скольким смертям, горестям и разрушениям не суждено было бы произойти! В 1942 году я постепенно стал приходить в себя, признавать, какой демон воплотился в нем. Когда я выразил протест против тогдашних террористических мер, он лишил меня воинского звания и должности, спровадив меня в качестве болванчика на место генерал-губернатора Польши, чтобы навеки сделать из меня символ тех преступлений, что выпали на долю этой исстрадавшейся страны. Это все присущая ему сатанинская злоба. А теперь я здесь — и поделом — сначала я тоже был в союзе с этим дьяволом. Позже по прошествии лет я осознал, какой это хладнокровный, жестокий и бесчувственный психопат.

Этот его пресловутый «завораживающий взгляд» — да это всего лишь взор исподлобья одеревенелого от бесчувствия психопата! Движим он был заурядным тщеславием, не знавшим и не ведавшим никаких общепринятых норм. Отсюда его ненависть ко всем юридическим, дипломатическим и религиозным институтам — ко всей системе социальных ценностей, ко всему, что могло бы обуздать его пещерное стремление любыми средствами утвердить себя. Разыгрывал из себя великого ценителя искусств, не имея ни малейшего понятия об искусстве. Естественно, обожал Вагнера, он ведь и в себе видел его исполнителя. Преисполненное драматического великолепия божество. А это его преклонение перед наготой. Изображение обнаженного человеческого тела вполне приемлемо в искусстве как символ красоты, грации и чувственности, но Гитлер был неспособен этого оценить. Нагота для него — лишь протест против традиции, понять которую он не желал.