Перебежчики из разведки. Изменившие ход "холодной войны" - Гордон Брук-Шеферд Страница 6

Мысль о побеге зародилась в голове Игоря Сергеевича Гузенко еще, может быть, до того, как колеса самолета, в котором он летел из Москвы в июне 1943 года со своим шефом, полковником Николаем Заботиным, коснулись посадочной полосы аэродрома в Оттаве. Самолет летел полярным маршрутом, и в полете над Канадой Гузенко увидел десятки городов и деревень, пересекаемых длинными улицами и покрытых полукругами домов, самые маленькие из которых наверняка насчитывали по пять-шесть комнат, а возле домов располагались сады и гаражи. Это, говорили ему канадцы, сопровождавшие русских, были дома простых людей, большей частью рабочих. Поначалу Гузенко не верил. Но само число этих домов убедило молодого шифровальщика, впервые выехавшего за границу, что хозяева говорят правду. Да, в России, чтобы жить в таком доме, нужно было входить или в иерархию компартии, или в число высоких госчиновников – в привилегированную номенклатуру. Простой смертный счастлив был получить двухкомнатную квартирку и жить там со всеми домочадцами.

Первое впечатление от знакомства с Западом вселяло неуверенность. Неужели это и есть «эксплуатация трудящихся», про которую ему долбили с детства?

Второе и третье впечатления укрепляли мысли о контрасте между жизнью здесь и в Советском Союзе и множили сомнения. Гузенко тогда было 24 года, он был женат, жена его, Анна, ждала ребенка, и ей разрешили присоединиться к нему попозже, морем. Здешней жизнью она была изумлена не меньше мужа, а магазины канадской столицы после московских прилавков напоминали ей пещеру Аладдина. Но не только материальная сторона жизни привлекла пару, чей первый сын, Андрей, родился вскоре после их прибытия на канадскую землю. Им говорили, что их ожидает здесь враждебность и кислые лица идеологических противников, а этого не было. Рабочие в аэропорту поинтересовались у Гузенко и его коллег насчет их грозного вождя в шутливой манере: «Как там поживает дядя Джо?» – и эта манера не изменяла окружающим и в последующие месяцы. Они столкнулись с человеческими существами, дружески настроенными, к тому же державшимися раскованно и в обществе, и наедине, не ведавшими запретов на выражение своих чувств и потому никого не опасавшимися. Эти люди казались существами с другой планеты молодой паре, приехавшей из государственной системы, построенной на страхе, пропитанной подозрительностью, скрытностью и недоверием.

У некоторых из окружения Гузенко шок был особенно сильным. Он-то был основательно вымуштрованным продуктом системы, на увековечение которой было направлено все его воспитание. В коммунистической партии он не состоял (это пришло бы само собой, пойди он по карьерной лестнице), но в семнадцать лет он членом комсомола. Четыре года спустя Гитлер напал на Россию, и Гузенко, к тому времени выпускник технического вуза, оказался среди молодых людей, отобранных для работы в военной разведке. Он прошел тщательную подготовку по шифровальной специальности и после пятимесячной проверки со стороны НКВД был взят на службу в военную разведку, в её московский штаб. Оттуда он был направлен в действующую армию, и уже на фронте его начальники решили, что он хорошо знает свою работу и вполне надежен и его можно направить для работы за границей. Снова последовала проверка на благонадежность. Окончательное разрешение на поездку давал шеф международного отдела партии, или это делалось его именем. И Гузенко, отборный продукт советской системы, был направлен в качестве цивильного служащего, хотя в действительности был лейтенантом Главного разведывательного управления генштаба, – был, можно сказать, прямым ходом направлен летом 1943 года с фронта войны с Гитлером в тихую Оттаву.

Работа, которой стал заниматься Гузенко, явилась для него объяснением – если у Гузенко вообще была потребность в объяснениях, – почему его столь скрупулезно проверяли под микроскопом спецслужб. Его шеф, полковник Заботин, исполнял официальные функции военного атташе в огромном здании из красного кирпича на Шарлотт-стрит, 285, где год назад, после установления дипотношений между Оттавой и Москвой, было открыто советское посольство. Но, как Гузенко прекрасно знал, Заботин был помимо этого и прежде всего главой секретных операций ГРУ против Запада в Канаде. Заботин имел оперативный псевдоним «Грант» (у Гузенко был псевдоним «Кларк» – вполне невинный, если учесть характер его обязанностей). Он также знал, что у НКВД есть своя параллельная шпионская сеть, совершенно отдельная, а её контрразведывательная служба следила за всеми в посольстве, включая и «Гранта», и его команду из четырнадцати человек. Если учесть секретную часть посольства и «обычную», всего под крышей дома 285 по Шарлотт-стрит работали пять отдельных сетей, и они на своих шифрах посылали сообщения в пять центров в Москве и получали оттуда указания ^[14]. Номинальный глава всех этих подразделений, посол Георгий Зарубин, не имел детального представления о том, что происходит в разведывательных подразделениях, и не нес никакой ответственности за их деятельность. Это было к его же благу: его не касалось, если в одном из этих подразделений случалась неприятность. На дипломатической карьере Зарубина никак не сказалась история с Гузенко: в 1945 году, так и не зная ни слова по-английски, он был советским послом в Лондоне и в Вашингтоне.

У Гузенко была комната под номером 12, одна из восьми на втором этаже посольства, и вся эта секция закрывалась на двойную стальную дверь и железные засовы, а на ночь стальными ставнями закрывались и все окна. С внешней стороны у дверей находилась скрытая кнопка замка, по звонку с внутренней стороны разглядывали в глазок посетителя и только после этого впускали его. В своей келье, нагонявшей клаустрофобию, молодой лейтенант проработал пятнадцать месяцев, зашифровывая и расшифровывая все телеграммы ГРУ в Москву и из Москвы. Хотя в основном он знал лишь псевдонимы, а не настоящие имена агентов Заботина (которых полковник в основном принял по наследству от своего предшественника майора Соколова), Гузенко или знал, или мог узнать о прочих подробностях деятельности агентурной сети. В сейфе 12-й комнаты находились секретные дневники полковника, данные на агентуру и прочие ключевые документы операций ГРУ. Действующие шифры и свежие телеграммы в Москву и из Москвы хранились по ночам в опечатанной коробке и передавались человеку из охраны для хранения в сейфе.

Личная жизнь Игоря Гузенко проходила в полном контрасте с его напряженным существованием за семью запорами внутри посольского здания и среди своих коллег. Это уже потом случится, и отчасти из-за действий Гузенко, что все шифровальщики во всех советских представительствах за границей будут размещаться вместе со своими семьями только в официальных зданиях представительств, а выходить из них будут только в сопровождении. Но пока что все только начиналось, да и Канада считалась союзницей. При открытии посольства в Оттаве Кремлю было неловко требовать строительства отдельного советского анклава, да на это не было и времени. Так что большая часть персонала оказалась расселенной по частным квартирам по всему городу. У полковника Заботина был дом на Рейндж-роуд, 14, где проходила немалая часть его работы. Гузенко жил с женой и маленьким сыном в комфортабельной квартире в здании на Сомерсет-стрит, 511, в предместье столицы. Со всех сторон за стенами жили обычные канадцы.