Дарвин - Максим Чертанов Страница 6

Внук, к которому мгновенно приставала любая научная «зараза», увлекся беспозвоночными. Человеку, далекому от биологии, возня с мелкими скользкими животными кажется скучной и противной. Да, большинство их довольно страхолюдны (и мы им не кажемся красавцами), но иные прекрасны и из них состоят сады, колышущиеся под морской водой: сразу не поймешь, зверь перед нами или цветок. Грант брал Чарлза и Колдстрима гулять на морское побережье: собирали в лужах моллюсков, учились их препарировать. Ружье Чарлз забросил, купил микроскоп, улова из луж ему было мало, он напрашивался к рыбакам на лов устриц (легко, без стеснения подходил к незнакомым). В анатомировании он, по собственным словам, не преуспевал (если ему верить, он отродясь ни в чем не преуспевал). Но был наблюдателен и весной 1827 года, в 19 лет, умудрился сделать два открытия.

Первый объект — мшанка: состоящая из множества мшанок колония похожа на коврик, и его иногда помещают в аквариумы. Но она не растение, а животное: со щупальцами, ртом и прочими причиндалами. Чарлз препарировал мшанку Flustra и обнаружил, что у ее яиц есть ножки и они ходят, — значит, это не яйца, а личинки. Второе животное менее симпатично — хоботная пиявка, толстый червяк с глазами, разбросанными под кожей, присасывающийся к жертве хоботком. Тут все наоборот: Чарлз установил, что шарики, которые считали ростками водорослей, на самом деле яйца этой злой пиявки.

24 марта на заседании Вернеровского общества (кружок для профессуры, студенты допускались по приглашениям, Грант пригласил Чарлза) Грант рассказал о пиявке, 27-го Чарлз сам доложил оба открытия на Плиниевском. Далее произошло нечто неясное, возможно, конфликт между профессором и студентом, или студент что-то не так понял: в старости Дарвин говорил дочери, что Грант якобы посоветовал «не вторгаться на его территорию». Как бы то ни было, Грант уезжал работать в Лондонский университет, а без него и без возможности бывать в Вернеровском обществе Чарлзу в Эдинбурге делать было нечего. Бросив учебу, в апреле он вернулся домой. Сестры уже подготовили отца, большой грозы не было. Роберт предложил сыну карьеру священника. Сам он, формально принадлежа к англиканской церкви, был неверующим, но это ничего не значило: работа приличная и непыльная. Сын отвечал, что идея ему нравится, но он не знает, какую религию выбрать.

Крестили его по англиканскому обряду, но Веджвуды были унитарианцами, и Сюзанна водила в унитарианскую церковь старших детей, а после ее смерти старшие водили младших. Уехав из дома, Чарлз вновь ходил в англиканскую церковь (а Эразм перестал ходить вообще). Различия между этими ветвями протестантства велики: англиканство близко католичеству с его догматами и обрядами, унитарианство, следуя идеям ранних христиан, стремится к простоте. В политике англиканцы — консерваторы, унитарианцы — либералы, но либерал Роберт Дарвин числился англиканцем, возможно, потому, что для врача это считалось приличнее. Чарлз прочел несколько богословских книг и «так как у меня не было в то время ни малейшего сомнения в буквальной истинности каждого слова Библии, убедил себя, что наше вероучение приемлемо». (Он вспоминал, как уже в старости «получил письмо от секретарей одного психологического общества, в котором они просили прислать мою фотографию, а спустя некоторое время получил протокол заседания, на котором, видимо, предметом публичного обсуждения была форма моей головы, и один из выступавших заявил, что шишка благоговения развита у меня настолько сильно, что ее хватило бы на добрый десяток священников».)

Развлечься напоследок: в мае поездка по Шотландии, затем с Каролиной в Лондон, в июне в Париж с дядей Джосом и кузенами. Начало осени — в Мэре, там Чарлз встретил третьего (после дяди Джоса и Гранта) человека, который сказал, что из него может выйти толк, — историка Джеймса Макинтоша. «Этим отзывом я обязан, должно быть, главным образом тому, что он заметил, с каким интересом я вслушиваюсь в каждое его слово, — а я был невежествен, как поросенок, в вопросах истории, политики и морали, которых он касался». Потом гостил в Вудхаузе, имении дарвиновских соседей Оуэнов, у хозяина были две красивые дочери, в младшую Чарлз влюбился. Фанни Оуэн — отчаянная, ловкая, лазила по деревьям, как мальчишка, стреляла метко, правое плечо — сплошной синяк от приклада, но она даже не морщилась. О браке конкретно не говорилось, но вроде бы Фанни была не против. Вернувшись домой, Чарлз сказал отцу, что согласен стать священником. Выбрали колледж Христа, который окончил Эразм, а теперь там учился кузен и ровесник Чарлза, Уильям Дарвин-Фокс. Загвоздка одна: надо сдавать греческий, его Чарлз не знал, наняли репетитора и отложили поступление до зимы.

Каким он был, как выглядел? Представьте Холмса-мальчика, юного Холмса, которого автор еще не наделил орлиным носом и солидной биографией: шесть футов с лишком, худоба, угловатость, ноги такие длинные, что приходилось их заплетать за ножки стульев. Кочерги руками не гнул, зато брал барьер в высоту своего роста. Вынослив, как лошадь, здоров, если не считать экземы. Обыкновенное английское лицо, ясноглазое, румяное, нос бесформенный. Шатен. Теплый гибкий голос, умение складно говорить и мягко, необидно шутить — все плюсы для священника. Руки изящные, но неловкие (эта беда для натуралиста компенсировалась прилежанием). Общительный, болтун, хохотун — в отца. Неряшливость прошла, теперь он был аккуратист и франт, покупавший все самое «шикарное». И еще он продолжал красть собак у каждого встречного, не исключая свою возлюбленную Фанни…

В Кембридж он прибыл в начале 1828 года. Контраст с Эдинбургом: город во власти средневекового университета, управляемого священниками. За поведением студентов следили, но юноша с деньгами мог себе многое позволить. Учеба — очередное «пустое место». На лекции он вообще не ходил. Зато подружился с Дарвином-Фоксом (попутно украв у него собаку), тот был увлечен энтомологией, Чарлз бросил морских гадов (их в Кембридже и негде было взять) и птиц и вернулся к детской влюбленности — жукам. «Я не анатомировал их… названия устанавливал как попало». Однако Д. Стивене, президент Энтомологического общества, издал справочник, где под портретом одного жука значились «магические слова: "Пойман Ч. Дарвином, эсквайром"». И все друзья-жуколюбы потом сделали хорошую карьеру: «Отсюда, по-видимому, следует, что страсть к собиранию жуков служит некоторого рода указанием на успех в жизни!»

Квартиру снимал хорошую, отец средств не жалел, оплачивал и слугу. С Фоксом купили новые ружья и собак. Летом поехал в Уэльс, учил математику с репетитором, собирал жуков, далее Шрусбери, Мэр, Вудхауз (роман с Фанни как-то не развивался), Осмастон (имение Дарвинов — Фоксов) и, наконец, Лондон, где в комфортабельной «студии» поселился Эразм, под предлогом нездоровья навсегда отказавшийся работать (отец-«тиран» грустил, но не препятствовал и деньги дал). Осенью Чарлз вернулся в Кембридж и, не зная, куда себя девать (Фокс заканчивал учебу и был занят), связался с богатыми студентами «не очень высокой нравственности»: скачки, ставки, пьянки, карты. (Дамы легкого поведения? Об этом не известно, но, надо думать, были какие-то: «золотая молодежь» всегда одинакова.) Наделал долгов, подписывал векселя (отец ничего не знал), стало стыдно или испугался, отошел от компании и завел приличных друзей: один приохотил его к живописи, другой — к музыке, которая до дрожи на него действовала, хотя медведь наступил ему на ухо. (Друзья, «приличные» и «неприличные», о нем отзывались как о дружелюбном, жизнерадостном и довольно заурядном парне.) В зимние каникулы ездил к Эразму, потом к Фанни. Во втором семестре Фокса в университете уже не было, но перед отъездом он представил кузена преподобному Джону Генсло.