Бисмарк. Биография - Джонатан Стейнберг Страница 6

Фон Хейниц был абсолютно прав. В Европе не существовало монарха, подобного Фридриху, ни до него, ни после. Гениальные короли не появляются в результате генетической лотереи. Фридрих Великий оставил в наследство будущим монархам целый ряд основополагающих принципов государственного управления, и самый главный из них заключался в том, что король является прежде всего слугой государства. Этот завет вначале перенял Вильгельм I, как и другой не менее важный постулат: суверен не может достойно управлять королевством без предварительной тяжелой черновой работы.

Еще одной неотъемлемой частью наследия Фридриха была обязательная и особая принадлежность к классу «юнкерства», как называлось прусское дворянство. Служение короне определяло и самоидентификацию, и весь смысл жизни аристократов. Они служили в армии и дипломатическом корпусе, управляли провинциями и министерствами, но на первом месте всегда стояла служба воинская. В романе Теодора Фонтане «Irrungen Wirrungen» о любви между отпрыском из юнкерского сословия лейтенантом Бото фон Ринеккером и дочерью берлинского торговца цветами есть примечательная сцена, в которой молодой офицер идет к своему разгневанному дяде, приехавшему в Берлин специально для того, чтобы разобраться с племянником. Я передаю ее в собственном переводе: «У дворца Редера он встретил лейтенанта фон Веделя из драгунского гвардейского полка.

– Куда направляешься, Ведель?

– В клуб, а ты?

– К Хиллеру.

– Рановато.

– Ну и что? У меня ленч с дядей… Между прочим, он, то есть мой дядя, служил в твоем полку. Правда, давно это было, в сороковых. Барон Остен.

– Из Вицендорфа?

– Он самый.

– О, я же его знаю, то есть имя. Вроде бы даже родственник. Моя бабушка тоже Остен. Не он ли объявил войну Бисмарку?

– Верно, он. Знаешь что, Ведель? Тебе тоже стоило бы пойти. Клуб подождет. Там будут Питт с Сержем. Они появляются в час или три. Старина все еще без ума от драгунской синевы и позолоты. И в нем по-прежнему сидит пруссак, для которого только в радость увидеть Веделя.

– Ладно, Ринеккер. Только под твою ответственность.

– С превеликим удовольствием!

За разговором они не заметили, как дошли до места. Старый барон уже стоял у стеклянных дверей и посматривал на улицу: часы показывали одну минуту второго. Но он не стал выговаривать за опоздание и явно пришел в восторг, когда Бото представил ему лейтенанта фон Веделя.

– Сэр, ваш племянник…

– Никаких извинений. Герр фон Ведель, мы рады всем, кто называет себя Веделем, а тем, кто носит мундир, мы рады вдвойне и даже втройне. Заходите, господа. Мы отступим от этой позиции, занятой столами и стульями, куда-нибудь в тыл. Отступление не принято у пруссаков, но в данном случае оно желательно»6.

Этот небольшой эпизод показывает нам все, что надо знать о классе «юнкерства». Во-первых, они хорошо осведомлены друг о друге и зачастую оказываются в родственных отношениях. Во-вторых, они идентифицируют себя со своими полками так же, как англичане ассоциируются с теми или иными школами, колледжами Оксфорда или Кембриджа. Двое молодых юнкерских лейтенантов говорят кратко, рублеными, cut , а по-немецки schneidig , фразами. Когда пруссак-юнкер осведомлялся о ком-либо, то он первым делом спрашивал: Wo hat er gedient ? («Где он служил?»). Имелось в виду, естественно: в каком полку? Старый барон не терпел опозданий и непременно отругал бы Бото, если бы тот не привел с собой драгуна-гвардейца Веделя. Бывалый воин воплощал в себе все добродетели прусского дворянства: преданность долгу, деловитость, пунктуальность и самопожертвование, основанные обыкновенно на лютеранском или евангелическо-протестантском благочестии и яростной, несгибаемой гордости. Женским чарам не было места в этом регистре юнкерских нравственных установок. Бисмарк после отставки говорил Хильдегард фон Шпитцемберг: «Первый пехотный гвардейский полк – это военный монастырь. Вместилище Esprit de corps (сословного духа) на грани безумия. Надо запретить этим господам жениться; я призываю тех, кто собирается выходить замуж за кого-либо в этом полку, отказаться от такой мысли. Такая женщина обвенчается с военной службой, эта служба сделает ее несчастной и доведет до смерти…»7

Близкий и давний друг Бисмарка Джон Лотроп Мотли, бостонский аристократ, учившийся вместе с ним в Гёттингенском университете, писал родителям в 1833 году: «Немцы делятся на два класса: «фоны» и «не фоны». Счастливчики, имеющие эти три магические буквы перед своими именами, относятся к дворянству или аристократии. Остальные, как бы они ни комбинировали буквы алфавита, все равно остаются плебсом»8.

На юге и западе Германии тоже были «фоны», но мало кто из них «служил» Фридриху Великому. Они принадлежали к более богатой, раскрепощенной и менее суровой, чаще всего католической аристократии. Многие из них обладали высокими имперскими титулами, вроде Freiherr или Freiherren (барон), и признавали своим сувереном только императора Священной Римской империи. Эти люди совершенно не подчинялись территориальным князьям, на чьих землях располагались их поместья. Австрийские дворяне и венгерские магнаты, чьи владения иногда занимали пространства, равные Люксембургу или американскому штату Делавер, относились к «юнкерству» со смешанным чувством восхищения и отвращения. Австрийский посол граф Алойош Каройи фон Надькарой, служивший в Берлине в первые годы пребывания Бисмарка на посту министра-президента Пруссии, принадлежал к великой мадьярской аристократии и занимал более высокое социальное положение, чем фон Ринеккер, фон Клейст или фон Бисмарк-Шёнхаузен. В январе 1864 года он информировал австрийского министра иностранных дел графа Иоганна Бернхарда Рехберга унд Ротенлёвена, человека в равной мере знатного, о конфликте между короной и парламентом в Пруссии. Дипломат с определенной долей проницательности писал: «Этот конфликт отражает не только политическое, но и социальное разделение, свойственное внутриполитической жизни Прусского государства, а именно враждебность в отношениях между различными сословиями и классами. Антагонизм… между армией и дворянством, с одной стороны, и всеми остальными добродетельными гражданами – с другой, является самой примечательной и самой темной чертой прусской монархии»9.