Шелепин - Леонид Млечин Страница 6

– Я у вас учился. Не помните?

Тот с трудом вспоминал, потом радостно воскликнул:

– А это было не тогда, когда у нас Саша Шелепин был секретарем комсомольской организации?!

Александра Шелепина часто изображали карьеристом, который с юности ни о чем другом и не думал. Но он был молод, и, как говорится, ничто человеческое ему было не чуждо. Он вырос в очень уютном городе.

«Была в Воронеже какая-то особая атмосфера покоя, стабильности, единения людей, – вспоминал Виталий Иванович Воротников, еще один член политбюро – выходец из Воронежа. – И позже, в предвоенные годы Воронеж оставался таким же доброжелательным, гостеприимным, распахнутым людям городом. Воронежцы порой поражали приезжих своей непосредственностью, свойственной и другим южнорусским городам».

– К нам из столицы приезжали отдыхать, – рассказывал мне Валерий Харазов. – Под Воронежем есть чудесные места, лес прекрасный. Вокруг города строили дома отдыха. У нас был старейший в России драматический театр, настоящий большой цирк, театр юного зрителя, театр музыкальной комедии, где я смотрел оперетту, – в главном городском саду «Первомайский» на проспекте Революции.

Трамвай в городе пустили в мае 1926 года, первая линия шла от вокзала к маслозаводу. В сентябре 1934 года заасфальтировали главную улицу города – проспект Революции.

В городе было много парков, в центре – Дом Красной армии, Студенческий сад, плац Третьего интернационала, стадионы – «Пищевик» и «Динамо», где зимой заливали каток. По улице Венецкой, где жил Шелепин, идущей вниз к реке Воронеж, под горку, катались на санках.

Саша Шелепин хорошо плавал, потому что жил рядом с рекой. Как и многие в те годы, гонял голубей, увлекался футболом, болел за «Динамо». В футбол играли на левом берегу реки. Правый берег крутой, а на левом, пологом, устроили пляжи и футбольные поля. В садике у дома, где жили Шелепины, стоял турник, братья на нем крутились.

Катались на велосипедах – по проспекту Революции, где машин тогда было мало, или по плацу Третьего интернационала. Иногда отправлялись за город, там в лесу отдыхали, играли в карты или домино. Ездили втроем или вчетвером: Харазов, Шелепин, Виктор Рудаков, с которым Александр сидел за одной партой, еще один его одноклассник Борис Редин, который впоследствии погиб в Севастополе.

– От тех времен у меня сохранился один-единственный снимок. Все фотографии пропали в войну, – с грустью говорил Харазов. – Город сгорел, а население немцы выгнали. Моя мама чудом выжила.

Валерий Иннокентьевич вырос на улице Фридриха Энгельса, в том же доме, где некоторое время жил попавший в опалу Осип Мандельштам. Поэт сам выбрал Воронеж, когда его высылали из Москвы. Здесь жили в ссылке и многие видные деятели революции, в основном эсеры и анархисты. В Воронеже они смогли найти работу, но недолго оставались на свободе. В 1937–1938 годах практически всех ссыльных арестовали, устроили новые процессы и расстреляли.

Выступая на февральско-мартовском пленуме ЦК в Москве, секретарь воронежского горкома, кандидат в члены ЦК ВКП(б) Анна Степановна Калыгина каялась перед товарищами:

– В этом году у нас вскрыт эсеровский центр. Воронеж был местом ссылки.

Анна Калыгина, крестьянская дочь, одна из немногих женщин, которые сделали партийную карьеру после революции. Она была заместителем заведующего отделом ЦК по работе среди женщин – работниц и крестьянок, руководила городом Калининым (Тверь) и, наконец, была переведена в Воронеж. Тридцать седьмой оказался роковым и в ее судьбе. Через четыре месяца после пленума ее арестовали, в ноябре расстреляли.

Присутствие в городе ссыльных оставило свой след; общение со свободомыслящими людьми не могло не повлиять на студенческую молодежь и другую культурную публику.

– Восемнадцатого августа, в день авиации, а это же и Сашин день рождения, – вспоминал Харазов, – мы обычно ездили в аэроклуб, который находился за Коминтерновским кладбищем. Там орешник чудесный, к этому времени орехи уже поспевали. В аэроклубе училась летать моя будущая жена, Людмила Петровна. Она мечтала стать летчиком, написала письмо наркому обороны Ворошилову. Он ответил: мы женщин не берем. А поженились мы ровно за неделю до начала войны, пятнадцатого июня сорок первого.

Юный Саша Шелепин бегал на танцы. Спиртным он не увлекался ни в юности, ни в зрелом возрасте – редкое для советских руководителей качество.

Шелепин закончил школу с отличием, получил в награду карманные часы фирмы «Павел Буре» и право поступить в любое высшее учебное заведение без экзаменов.

В Воронеже были университет, медицинский институт, педагогический, сельскохозяйственный… Но Шелепин твердо выбрал знаменитый до войны Московский институт философии, литературы и истории, созданный в 1931 году.

Шелепин и Харазов в 1936-м поехали в Москву. Шелепина приняли на исторический факультет ИФЛИ, Харазов, прирожденный технарь, поступил в Московский авиационный институт.

ИФЛИ был, пожалуй, лучшим гуманитарным вузом того времени, воспитавшим целое поколение интеллигенции. Как выразился один из выпускников, ИФЛИ оказался вузом молодых поэтов, безбоязненных полемистов и творчески мыслящих философов. Институт появился в результате выделения из состава Московского университета гуманитарных факультетов. В 1939 году, когда Шелепин уже был студентом, институту присвоили имя Н. Г. Чернышевского. В институте было четыре факультета – филологический, исторический, философский и экономический. Располагался он в Сокольниках, в Ростокинском проезде.

Учившийся в ИФЛИ сын посла и сам будущий посол Олег Александрович Трояновский писал, что «во время майских и ноябрьских демонстраций по пути на Красную площадь, проходя мимо определенного места, было принято хором кричать: „Да здравствует Борис Леонидович Пастернак!“».

Конечно, перед войной Борис Пастернак еще не воспринимался властью как диссидент, но само по себе приветствие поэту во время демонстрации было фантастическим вольнодумством.

Институт задумывался как кузница идеологических кадров, но там собрались лучшие преподавательские кадры, которые вышли далеко за рамки этой задачи. Учиться в институт приходила и приезжала со всей страны тянувшаяся к знаниям молодежь, и получился, по словам одного из бывших студентов, «островок свободомыслия среди моря догматизма».

«У нас учились и русские, и украинцы, и евреи, и татары, – вспоминал литературовед Игорь Черноуцан, многие годы проработавший в отделе культуры ЦК КПСС. – Но никому в голову не приходила идиотская мысль, что евреев, пожалуй, многовато, а русских маловато».

Выпускник ИФЛИ Юрий Павлович Шарапов, фронтовик, известный историк, прислал мне изданный им небольшим тиражом очерк истории института – «Лицей в Сокольниках». И в очерке чуть не каждой странице знаменитое имя. Правда, многие из студентов ИФЛИ погибли на фронтах Великой Отечественной.

«Особая атмосфера ощущалась в институте даже в обеденную перемену, – вспоминал Юрий Александрович Поляков, ставший известным историком и академиком, – девушки у окна напевали мало еще известную тогда, но ставшую нашим гимном, сочиненную ифлийским поэтом Павлом Коганом „Бригантину“, одна группа студентов в коридоре ожесточенно спорила о новом фильме, а другая слушала юного пиита, вдохновенно декламировавшего свои стихи».