Они. Воспоминания о родителях - Франсин дю Плесси Грей Страница 6

После двух лет, проведенных в Италии и Испании, где его очаровали работы Мантеньи и Эль Греко, он ненадолго вернулся в Санкт-Петербург и сразу же отправился на Дальний Восток, получив стипендию от Академии. Революция застала его в Пекине (больше он никогда не был в России и не видел жену Беллу, которая скончалась в 1929 году). В 1918 году дядя Саша начал изучать китайский театр и стал подписывать свои работы китайскими иероглифами, которые читались как “Иа-Ко-Ло-Фу” (намек на “Iaco Le Fou” “Яко-дурак” по-французски). Первое его путешествие по Востоку окончилось полугодовым визитом в Японию, где он некоторое время жил с рыбаками на острове Осима и учился глубоководному нырянию. Масштабная и очень красивая картина маслом под названием “Ловцы жемчуга” до войны висела в спальне родителей в Париже. У меня в архиве сохранились подводные фотографии, которые дядя Саша сделал во время первого путешествия в Японию с помощью одной из первых водонепроницаемых фотокамер.

В 1919 году, поскольку возможности вернуться в Россию не было, дядя Саша отправился на пароходе во Францию и поселился в Париже, где в ту пору формировалась большая диаспора русских эмигрантов. Великолепно владеющий собой молодой художник с внимательным взглядом, звонким смехом и бородкой фавна вскоре обрел в Париже такую популярность, что мог жить безбедно. В те годы в Париже была мода на всё русское: восхищались балетами Дягилева и музыкой Стравинского, “Жар-птицей”, “Весной священной” и “Послеполуденным отдыхом фавна” Нижинского, красотой русских женщин, выступавших манекенщицами у парижских кутюрье. Кроме того, как и большинство русских эмигрантов, дядя Саша был весьма предприимчивым человеком. Прибыв в Париж без гроша в кармане, он поселился на седьмом этаже вблизи Монмартра и договорился с соседним ресторанчиком “Ла-Биш”, что распишет им стены за шесть обедов в неделю. Через два года его китайские и японские работы уже выставлялись в знаменитой галерее, а выдающийся критик Люсьен Вожель написал книгу о его азиатском периоде.

Теперь Яковлев зарабатывал столько, что мог позволить себе поехать с друзьями-художниками на средиземноморский остров Порт-Крос. Американская скульпторша Мальвина Хоффман, отдыхавшая там же, вспоминала его впоследствии как “яркого выдумщика, к которому так и тянулись люди”, рассказывала о его трудолюбии и умении дружить. Саша работал по десять часов в день, но часто прерывался, чтобы надеть прищепку на нос и пару японских очков и понырять за ракушками и водорослями. Коллеги гадали, зачем ему это нужно, пока однажды дядя Саша не пригласил их поужинать в ресторан.

– Мы вошли в зал, освещенный огнями всех цветов радуги, – вспоминала Мальвина Хоффман. – За переливающимися раковинами пылали свечи, а между ними стояли наши портреты, обрамленные водорослями и ракушками.

Думаю, что парижское общество приняло Яковлева не только благодаря его обаянию и славе отважного путешественника, но и за его многогранную одаренность: он интересовался лингвистикой, был выдающимся атлетом и превосходным поваром, мастерил мебель и лакировал ее, переплетал книги, изготовлял реквизит и театральные костюмы – одним из его проектов была постановка оперы Россини “Семирамида”. К тому же сохранилось множество свидетельств тому, насколько он был хорош собой. “Тело как у метателя копья, необычайно узкое, скульптурное лицо, словно сошедшее с персидской гравюры, – писали о нем в 1926 году, – живые, пронзительные глаза, теплая и вместе с тем лаконичная речь”. Подозреваю, что дядя Саша догадывался о производимом впечатлении и был своего рода нарциссом: на каждом сохранившемся пляжном снимке он позирует так, чтобы выгодно продемонстрировать великолепные мускулы.

Дядя Саша прославился своей щедростью к тем, кому повезло меньше, и ему частенько приходилось вешать на дверь мастерской объявление: “Сегодня денег нет”. Однако, как и большинство его русских коллег, дядя был своего рода снобом, наслаждался знакомством с европейскими аристократами и с готовностью рисовал портреты видных лиц. Среди позировавших ему были графиня д’Ост и ее сын, граф де Пуй (его любовница, принцесса Мария-Жозе Бельгийская, впоследствии стала королевой Италии), бразильский миллионер Артуро Лопес-Уиллшоу и Людовик Бурбонский, брат супруги императора Австрии, который женился на дочери короля Италии.

Какими бы путями Яковлев ни проник в парижское общество, он обрел там признание и благополучие. В 1922 году он вывез мать и сестру к себе в Париж. Они зажили втроем в квартире на Монмартре, куда впоследствии приехала моя мать. По соседству располагалась мастерская дяди Саши, где протекали его многочисленные романы. Мне запомнились две особенно блестящие его возлюбленные. Одной была Анна Павлова – ее замечательный портрет маслом работы Яковлева висит сейчас в Третьяковской галерее. Другой – Генриетта Паскар, театральная антрепренерша, связь с которой повлияла на судьбу нашей семьи: ее сын, Александр Либерман, бывший тогда подростком, двенадцать лет спустя стал возлюбленным моей матери, а впоследствии – моим отчимом.

В июле 1925 года, когда моя мать прибыла в Париж, дядя Саша как раз завершал самое необыкновенное на тот момент путешествие – он ездил в Африку на средства автомобильной империи “Ситроен”. (Следующая экспедиция, профинансированная “Ситроеном”, проходила в Азии и носила название “Желтый путь” – можете вообразить, какую бурю вызвала бы она в наше время.) Идейный вдохновитель проекта, знаменитый магнат Андре Ситроен, которого часто звали французским Генри Фордом, еще во время Первой мировой войны осознал, какой потенциал таят в себе гусеничные тракторы для оборонной промышленности (на их основе вскоре стали разрабатывать танки). Стремясь запатентовать это новшество вперед американцев, он запустил производство этих тракторов в 1920 году. А в 1922-м, когда стало ясно, что Америка входит в моду – начиналась эра джаза, и мир вот-вот должна была свести с ума Жозефина Бейкер ^[18], – Ситроен профинансировал автомобильное путешествие по Африке – как испытание для свежеиспеченной автомодели. “Черный путь” должен был преодолеть восемь тысяч километров – от Алжира до Мадагаскара.

На подготовку экспедиции ушло больше года – по пути следования нужно было разместить стоянки с едой и запчастями. Предводителем Ситроен выбрал вице-президента компании Жоржа-Мари Хаардта, путешественника и знатока искусства, у которого за плечами уже были путешествия по Сахаре. Помимо видных автомобильных инженеров и механиков в команду входили геолог, зоолог, врач, двое талантливых фотографов и операторов, а также художник, Александр Яковлев, чья роль, согласно видению Ситроена, заключалась в том, чтобы создавать портреты африканцев – более глубокие, чем фотографии.

Наконец, в октябре 1924 года из Колом-Бешара на юге Алжира отправился в путь караван из восьми автомобилей с гусеничными колесами. По плану он должен был прибыть на Мадагаскар в июне следующего года. Помимо бескрайней пустыни экспедиции также предстояло преодолеть участки девственного леса и болот, в которых рисковали увязнуть автомобили. Каменные завалы планировалось взрывать динамитом. Отдельную опасность представляли пожары в саванне, которые могли расплавить автомобильные шины. Карт у членов экспедиции не было, и им приходилось ориентироваться по компасу, как в морском путешествии. Между оазисами могло быть более восьмисот километров, и следовало тщательно рассчитывать путь, чтобы не оказаться без запасов пресной воды, – как вскоре обнаружили участники экспедиции, Сахара была усеяна скелетами их менее удачливых предшественников. К тому же на протяжении всего пути необходимо было дружелюбно общаться со встреченными туземцами и их вождями, а также аккуратно посещать местные празднества.