Фея незабудок - Стася Холод Страница 6

…На перекрестке Гриттис-стрит и Шелдонроуд стояло здание приюта, прозванного Галчатником за цвет униформы и оглушительный галдеж, доносившийся оттуда по весне. «С ума можно сойти, до чего горластые эти молодые господа, – жаловалась тетушка Мэгги, – у меня от них в ушах звенит». Когда Фиона приходила поутру, окна спальных и трапезной уже слабо светились. Потом шумные мистерии мечущихся «черных призраков» чередовались с затишьями. Вы уже, наверное, догадались, что речь идет об уроках и переменах, Фиона же о школьной жизни ничего не знала. Обитателей Галчатника на перекрестке не любили. Они не считались «своими», но и «чужими» были совсем не того сорта, кому хочется угодливо улыбаться и низко кланяться, прося подаяния или предлагая товар, и неприязнь эта была взаимной. Чтобы избежать дурного влияния, директор не пускал своих питомцев на улицу, несмотря на то, что Галчатник не располагал ни двором, ни даже крохотным палисадником, но воскресные походы в церковь неизменно отравлялись вульгарными выпадами со стороны оборванцев, которые буквально преследовали галчат, беснуясь и выкрикивая непристойности. Фиона не разделяла их негодования. Глядя на вереницу бледных, как картофельные ростки, неулыбчивых мальчиков, шествующих парами за суровым джентльменом, она не находила для них ни капли злобы или зависти, хотя за шиворот ей капала талая вода, а пальцы, казалось, того и гляди, превратятся в сосульки и сломаются. Конечно, галчата могли бы хорошенько проучить обидчиков, но, к великой их досаде, мистер Стилпул запретил им связываться с беспризорниками. Во главе колонны он всегда ставил Доминика Ингрэма. Директор видел, как он отличается от своих товарищей. В глухом черном сюртуке, пошитом из самого дешевого сукна, он один смотрелся принцем крови. Доминик сохранял непроницаемое спокойствие и под градом насмешек и оскорблений со стороны уличной рвани, и под снисходительно-приторными улыбками благотворителей, искренне веривших, что на их скупые подачки приют можно отделать под Хэмптон-корт. Дальнейшая судьба галчат тоже была незавидной. Достигнув шестнадцатилетнего возраста, они поступали гувернерами и домашними воспитателями в богатые семьи на съедение избалованным детям и хищным приживалкам и нередко оказывались на улице без рекомендательных писем, а значит, без возможности найти другое место. Мистер Стилпул же, как опытный игрок, чувствовал лошадку-победительницу на старте. Он верил, что внешнее превосходство и ум помогут Доминику вырваться из сонма отверженных ангелов, чей удел – бедность и унижения.

* * *

Несколько дней Доминик не решался подойти к окну, опасаясь, что Фея ему привиделась. Потом он все-таки исхитрился наблюдать за ней втихомолку, из укромного закутка между прачечной и кладовкой. Девочка ловко доставала букетики, протягивала их покупателям, считала деньги и была неотразима, а Доминик смущался и стыдился так, будто подглядывает в замочную скважину женской купальни. От его внимания не ускользнуло, что плутовка нет-нет да и посматривает на окно классной комнаты, откуда у них состоялся первый, весьма содержательный разговор, и это давало ему робкую надежду, что Фея Незабудок снизойдет до знакомства с обыкновенным приютским мальчишкой. Между прочим, ее урок он усвоил на отлично и уже пару раз насмешил товарищей будоражащей мрачное воображение гримасой, за которую Фиона получила выговор от тетушки Мэгги. Однажды Доминику показалось, что Фея ему подмигнула. Может, ей в глаз просто попала капля талой воды? Как бы то ни было, он расхрабрился и написал пальцем на стекле свое имя. Девочка недоуменно пожала плечами.

Доминик на минуту задумался, потом старательно вывел большую печатную букву «D». Она же мило нахмурила белесые брови и кивнула. Так, буква за буквой, Доминик раскрыл-таки ей секрет своего имени, после чего намалевал на стекле здоровенный знак вопроса. Девочка развела руками. Тогда он просто показал на нее пальцем. Это было не очень вежливо, зато ясно, как белый день. На запорошенном тротуаре, ближе к витрине, где снежная тетрадка не испещрена множеством следов, она написала носком мальчишеского башмака букву «F», причем в левую сторону. У Доминика перехватило дыхание, – неужто правда – фея? Тут к ней подошел покупатель. Он выбирал букетик долго и щепетильно, будто это бриллиантовая диадема, в результате перемена закончилась. Так и не узнал Доминик, как зовут его фею. «Опять где-то болтался? – погрозил мистер Дэни указкой, – быстро садись за парту, и чтобы без фокусов!» Весь урок Доминик был тише воды, ниже травы, а на листке промокательной бумаги выстраивались в столбик имена: «Фиби», «Флосси», «Филиппа», «Фанни». Доминик примерял их к образу феи, но все они как-то не подходили. Он не знал, что судьба приготовила для раскрытия этого секрета другой день и другие обстоятельства.

II

На чердаке, снимаемом семейством Берти, выдался лихой вечер. Приставы яростно молотили в дверь и грозились, что сорвут ее с петель, если им не откроют по-доброму. Потом отец бил о стенку бутылки из-под джина, обвинял в неплатежах и прочих своих несчастьях жену и дочерей, а Берти имел неосторожность с ним согласиться, и поднялась страшная буря.

– Слыхали, что сказал этот щенок? – закричала Салли, – Да я в поденщицах больше него зарабатываю!

– Уж ты бы, нахлебник, помалкивал! – вторила ей Джуди.

– А вспомни, сколько мы пеленок за этими неблагодарными свиньями вытаскали! – не унималась золотушная сестрица, – Я все руки сорвала о стиральную доску!

Мать молча смотрела в одну точку выплаканными, опустошенными глазами, и Берти понадеялся было, что она ничего не слышала, но куда там! Утром, пока сестры любезничали через дверь с вновь пришедшими приставами, а братья выбирались на крышу через слуховое окно, она хмуро бросила Берти вслед:

– А ты, наш драгоценный кормилец, без денег можешь домой не возвращаться.

На перекресток Берти пришел суровый и решительный: «Ишь, что придумали, в кормильцы он им, видишь ли, не годится. Ничего, надо только поднажать, – все сборы будут его», – и он принялся рьяно вопить что-то про кровавые пятна на палубе и пеньковую джигу, а в сторону канавы даже головы не поворачивал, чтобы не вводить себя в искушение. О своих неурядицах Берти поведал приятелю. Пол утешал его, как мог, и даже предлагал послать родню в болото и перебраться к нему в доки, где был накоротке со всеми бродягами, и обещал ему дружескую поддержку (у благородных это называется протекцией). Берти не очень верил сказкам о веселой и бесшабашной жизни лондонских бездомных, а вот что, уйдя из семьи, назад можно не вернуться, – это была суровая правда, тем более как работник он никакой ценности из себя не представлял. Рядом с ними остановился хмельной, усатый тип, и Берти, стараясь пронять его, заорал на всю округу. Когда певец на минуту затих, чтобы перевести дух, раздался голос Брук:

– Хотите, погадаю, сэр? Всю правду скажу!

– Подумаешь, Кассандра выискалась! – засмеялся прохожий, сунул ей несколько монеток, слушать предсказания не стал и пошел прочь.

У Брук это получилось не нарочно, она просто бежала мимо и даже не заметила, что окунь уже попался на другую наживку, но Берти не собирался вникать в подобные тонкости.

– Гадина! – закричал он на Брук и ударил ее по руке.