Атаман - Валерий Поволяев Страница 6

В глазах у сотника при виде противника появлялась некая хмельная веселость, губы раздвигались в победной улыбке, усы вслушивались, будто у зверя, почувствовавшего добычу, он мог не задумываясь в одиночку кинуться на десяток немцев сразу.

Лошади у казаков были в основном степной породы — забайкалки. Невысокие, гривастые, со звероватым оскалом крупных зубов и налитыми кровью глазами. В бою они вели себя отменно, не боялись ни стрельбы, ни взрывов, смело шли грудью на прусских широкозадых битюгов ^[6], норовили сбить их с ног, хрипели, грызли зубами, вставали на дыбы, в любой миг были готовы нанести всякому зазевавшемуся германскому лошаку удар копытами по храпу — немецкие лошади свирепых забайкалок побаивались, шарахались от них, отказывались слушаться всадника, разворачивались на сто восемьдесят градусов, норовя удрать домой…

Одно было плохо у забайкалок: они уступали прочим лошадям в скорости. У Семенова же под седлом ходил чистопородный конь, очень выносливый, быстрый — сотник часто отрывался от казаков, а в атаке оторваться от своих и остаться без прикрытия — штука опасная, может плохо кончиться. Так запросто можно въехать в плен. Но Семенов этого не боялся.

Полтора месяца бригада, в составе которой находился Первый Нерчинский полк, воевала под Варшавой, действуя успешно, потом переместилась к городу Ново Място.

Девятого ноября 1914 года сотник Семенов взял с собою пятнадцать казаков и отправился с ними в разведку, за линию фронта.

Задача у Семенова была усложненная: надо было не просто произвести разведку, тихо прийти и, собрав сведения, тихо уйти, а шквальным ветром налететь на немцев в районе Остатние Гроши, где были замечены некие тактические перемещения войск, в коротком жестоком бою выяснить, сколько же у германцев сил и где располагаются огневые точки, и попытаться живыми вернуться назад.

Ноябрь в Польше выдался слякотный, земля разбухла от дождей, сделалась угольно черной, какой-то неприятной, червивой — из-под копыт забайкалок вместе с сырыми ошмотьями земли во все стороны, будто лапша, летели жирные дождевые черви. Лошади шарахались от них, оскользались, от мокрых шкур шел пар, лица казаков были сосредоточенны и бесстрастны.

По пути попалась фура с понурым немцем, наряженным в шинель-большемерку, горбом собравшуюся у него на спине. Семенов с гиканьем устремился к нему, на скаку вытягивая из ножей шашку. Немец вскинулся в фуре, защищаясь от удара руками. Семенов рубанул прямо по рукам, перебил их клинком — отхваченные кисти рук, брызгаясь кровью, с мягким стуком шлепнулись в фуру; немец завизжал, в следующий миг жалобный визг его обрезала шашка, развалившая пополам голову. Из раскрытого, словно бутон, черепа под копыта семеновского коня посыпался крупитчатый розовый мозг.

Разведка, не задерживаясь, поскакала дальше.

Через сорок минут спешились в небольшом сыром лесочке. На макушках елей висели неряшливые клочья тумана, будто куски серой мокрой ваты, с веток капала холодная влага, по-синичьи тенькала, всаживаясь в землю; если такая капля попадала за воротник, то пробивала холодом до самого крестца. Казаки невольно ежились.

Мимо леска проходила проселочная дорога с двумя обледенелыми колеями, совершенно пустынная, невдалеке были видны немецкие окопы со свеженасыпанными желтовато-черными брустверами. Чтобы хоть как-то замаскировать эти слишком бесстыдно обнаженные брустверы, немцы накидали на насыпь сушняка, сохлой травы, длинных кудрявых веток, бурьяна, кое-где даже вдавили в землю серую, содранную с крыш черепицу, листов пятнадцать, не меньше. Семенов, стоя с биноклем под елью, минут двадцать обследовал окопы.

Было понятно, что немцы приготовились оставить линию фронта, отступить и после броска в собственный тыл нырнуть в эти окопы.

Слева, в таком же сыром лесочке, Семенов обнаружил несколько артиллерийских фур, окрашенных в защитный цвет, загруженных длинными деревянными ящиками, в которых перевозили артиллерийские снаряды.

Самых пушек не было видно — их либо закатили в глубину леса, либо еще не успели подтянуть. Семенов сделал на карте несколько пометок.

За окопами, примерно в сотне метров, виднелись дома— деревянные, бедные, с высокими темными крышами и ровными редкими заборами. «Интересно, где же немаки взяли черепицу? — возник в мозгу невольный вопрос. — В селе нет ни одной черепичной крыши. Если только где-нибудь в глубине села завалили кирху? Вряд ли». Семенов провел линзами по домам. Пусто. Тихо. На улицах ни одного человека.

«Вот мокрицы, — у Семенова задергался ус, — попрятались по норам. Чуют многоножки, что будет большая молотилка». Неожиданно сотник увидел стремительно пересекшего деревенскую улицу человека, одетого в полевую егерскую форму, — тот вышел из-за одной ограды и поспешно нырнул за другую.

Семенов внимательно изучил палисадник, в который нырнул егерь. Никаких бросающихся в глаза примет. Даже намека нет на то, что там могут находиться военные, и все же вскоре сотник обнаружил полевую кухню, спрятанную под двумя яблонями. Точно такую же кухню Семенов нащупал биноклем и в том дворе, откуда выскочил егерь, — кухня была спрятана за сараем и, чтобы она не была видна с воздуха, с русских аэропланов, затянута сверху старой рыбачьей сетью.

Две полевых кухни в одном селе — это уже что-то, кухни наводили на кое-какие мысли. В Остатних Грошах стояла воинская часть.

— По коням! — скомандовал сотник.

Казаки поспешно позабирались на лошадей.

— Ну что, братцы, есть желание посмотреть, кто в этой деревне живет?

— Как скажете, ваше благородие, так и будет.

— Как скажу... — Семенов хрипловато засмеялся, лицо его сделалось хищным, — так и скажу. За мной!

Он первым вынесся из леска и наметом пошел по проселку в сторону деревни. На скаку — это движение стало у него уже привычным, рукоять клинка словно бы сама припечатывалась к ладони, к пальцам, — вытянул шашку из ножен.

В деревню они ворвались вихрем. Сотннк гигикнул, боевой клич этот подхватили казаки — тоже загигикали, заулюлюкали, засвистели, лошади-забайкалки заплевались пеной, захрипели злобно.

На улицу вывалилось несколько немцев в егерской форме — егерей, похоже, здесь было не менее батальона, — один из них пальнул в сотника из винтовки, но промахнулся, пуля просвистела у Семенова над самой папахой, подпалив на ней несколько скруток шерсти; сотник, словно почувствовав горячий свинец, вовремя пригнулся — во второй раз солдат выстрелить не успел, Семенов рубанул его шашкой по шее, снеся голову, будто кочан капусты, и немец, выпустив из рук винтовку, завалился на спину... Второго егеря, слишком близко оказавшегося около всадника, Семенов проткнул острием шашки, словно штыком.

Несмотря на азарт атаки, от острого глаза Семенова не ускользнуло ничто — ни две штабные машины, стоявшие во дворе широкостенного, по-купечески вольно расположившегося на земле дома, ни одинокая гаубица, нашедшая себе место во дворе следующего дома, под прикрытием высоких, блестящих от влаги слив, ни повозка, в которой на треноге был установлен пулемет, ни грузовики, накрытые брезентом.